Виллет

После этого краткого диалога беседа перешла на другие темы, столь же легкие и незначительные. То и дело звучали намеки и комментарии, но так отрывочно, без указания имен и обстоятельств, что, как бы внимательно ни вслушивалась – а теперь уже старалась не пропустить ни слова, – я смогла понять лишь то, что существовала какая-то схема, в которой Жюстин Мари – будь то живая или мертвая – играла главную роль. Заговорщики возлагали на нее определенные надежды, упоминали о значительном состоянии, говорили о женитьбе. Вот только кого именно собирались женить, я так и не поняла: может быть, Виктора Кинта или Жозефа Эммануэля? Они оба холостяки. В какой-то момент мне показалось, что намеки и шутки сыпались на голову светловолосого иностранца, которого называли Генрихом Мюллером. Среди всеобщего оживления время от времени звучали хриплые, злые реплики мадам Вальравен. Ее нетерпение рассеивалось лишь беспощадным наблюдением за маленькой Дезире. Девочка не могла шевельнуться без того, чтобы старуха не погрозила клюкой.

– La voilà![344] – вдруг воскликнул один из джентльменов. – Voilà Justine Marie qui arrive![345]

Этот миг стал для меня знаменательным. Вспомнился портрет монахини, всплыла в памяти печальная история любви. Я снова увидела странные призрачные явления на чердаке, в уединенной аллее, в беседке, пережила предвкушение открытия, разоблачения. Ах как трудно остановиться, когда воображение выходит из-под контроля! С помощью случайного облачка и причудливого лунного света фантазия способна превратить в предвкушаемое видение и голое засохшее дерево, и кроткое дикое животное.

Торжественное ожидание тайны завладело моим сердцем. Прежде доводилось встречать призрак лишь смутно, а сейчас предстояло встретиться с ним почти лицом к лицу. Я наклонилась и напрягла зрение.

– Идет! – воскликнул Жозеф Эммануэль.

Круг разомкнулся, чтобы принять нового, долгожданного гостя. В этот момент кто-то пронес мимо факел, и яркий свет помог бледной луне ясно представить все, что происходило на холме. Несомненно, собравшиеся должны были ощущать хотя бы часть моего благоговейного ужаса. Я же перестала дышать.

Все кончено. Момент настал, монахиня явилась. Кризис и откровение совпали.

Служащий парка высоко поднял факел на расстоянии ярда от меня, и длинный яркий язык пламени едва не охватил долгожданную фигуру, которая остановилась прямо передо мной. Как она выглядит? Во что одета? Кто она?

В парке так много масок, а ночь распространяет такое необычное ощущение веселья и тайны, что вы, читатель, скорее всего, поверили бы, если бы я сказала, что увидела черное платье и белое покрывало, воскресение плоти и оживший призрак.

Все это выдумки, ложь! Мы же, как и прежде, пойдем безыскусной, скромной дорогой правды.

Безыскусной, скромной? Нет, эти слова не подходят к тому образу, который предстал передо мной. На холме стояла юная жительница Виллета – девушка, только что вышедшая из пансионата, очень хорошенькая, наделенная характерной прелестью своей страны: светловолосая, богатая телом, полная жизни. Щеки ее округлы, глаза широко открыты, локоны пышны, наряд элегантен. Красавицу сопровождал пожилой господин, которого она называла «Mon oncle»[346], и пожилая дама – к ней она обращалась «Ma tante»[347]. Девушка – жизнерадостная, упитанная и цветущая, настоящая буржуазная невеста – смеялась и весело болтала.

Вот и все, что можно сказать о Жюстин Мари, однако тайна так и осталась тайной: тот призрак, который являлся мне на чердаке и в саду, был выше на целую пядь.

Итак, мы увидели городскую красавицу, бегло взглянули на почтенных пожилых дядюшку и тетушку, но было и третье сопровождающее лицо. Уделим ему несколько мгновений? Это хорошо знакомый нам джентльмен, мы уже не раз встречали его прежде. Я изо всех сил сжала руки и затаила дыхание, подавила крик, проглотила восклицание, запретила себе даже шевелиться. Но что толку? Даже окаменев, я сразу поняла бы, кто стоит передо мной, как узнала сейчас, сквозь пелену долгих ночных слез. Мадам Бек сказала, что он должен был отплыть на корабле «Антигуа», но солгала или передала известие, которое когда-то было правдой, а потом перестало ей соответствовать. Корабль «Антигуа» уже вышел в море, а передо мной стоял Поль Эммануэль.

Обрадовалась ли я? Могу сказать, что с души свалился тяжкий груз. Но гарантирует ли это обстоятельство радость? Не знаю. Сначала следовало выяснить причину отсрочки, понять, в какой степени промедление относится ко мне и относится ли вообще, существуют ли те, кого присутствие месье Поля коснется более непосредственно.