Виллет

Случайно услышанные слова согрели мою душу тогда, согревают и сейчас воспоминаниями о неизменной благожелательности. Ни один из собеседников не ведал о невыносимой боли, заставившей Люси выйти на улицу почти бессознательно, на грани безумия, под воздействием опасного зелья. Я едва удержалась, чтобы не наклониться и не ответить на доброту благодарным взглядом. Месье Бассомпьер плохо меня знал, однако я глубоко чтила его благородство, искреннюю прямоту, нежную любовь и неосознанное воодушевление. Возможно, я бы заговорила, но в этот момент Грэхем обернулся в своей величественной манере, не имевшей ничего общего с быстрыми движениями низкорослых мужчин. Его окружала бесчисленная толпа, тысячи глаз встретили бы его взгляд и с готовностью разделили внимание. Почему же он сосредоточился на мне? Почему именно меня подавил силой настойчивого взора? Почему не удовлетворился одним беглым взглядом, а повернулся, положил локоть на спинку стула и нескромно уставился в упор? Он не видел моего лица, так как я наклонилась и почти отвернулась, и не мог меня узнать. Грэхем встал, каким-то образом сумел подойти ближе и уже через две минуты раскрыл бы тайну: моя личность оказалась бы в его – нет, не деспотичных, но всегда властных – руках. Оставался один-единственный способ предотвратить провал: выразительным жестом я показала, что умоляю оставить меня в покое. Продолжая настаивать далее, он, скорее всего, увидел бы разгневанную Люси. Ничто из того значительного, доброго, хорошего, что составляло суть характера доктора Бреттона (а Люси чувствовала абсолютно все достоинства), не помогло бы ей остаться тихой, пассивной и незаметной словно тень. Он посмотрел, но сдержался, покачал красивой головой, но промолчал; вернулся на место и больше не обернулся и не потревожил вниманием, кроме единственного раза, когда бросил в мою сторону скорее заботливый, чем любопытный взгляд, успокоивший сердце подобно «умиротворившему землю южному ветру». В конце концов, Грэхем думал обо мне не с ледяным безразличием. Верю, что в величественном дворце его сердца остался крошечный уголок под крышей, где Люси смогла бы найти приют, если бы постучалась. Конечно, уголок этот не пытался сравниться с просторными комнатами, где проходили дружеские встречи; не соперничал с залом, где осуществлялась благотворительность; не спорил с библиотекой, где царствовала наука, и уж точно ничем не напоминал роскошные покои, где во всем богатстве раскинулся свадебный пир. И все же постепенно, неизменной ровной добротой Джон Грэхем Бреттон доказал, что держит наготове маленький чуланчик, на двери которого значится: «Комната Люси». Я тоже приготовила для него особое место, которое так и не смогла измерить. Думаю, пространство напоминало шатер пери Бану. Всю свою жизнь я носила шелковый полог свернутым, но, если бы пришлось его развернуть, жилище оказалось бы достойным обитателя.

Подозрения доктора Бреттона не позволили остаться на прежнем месте: пришлось немедленно покинуть опасное соседство. Я выбрала удобный момент, встала и незаметно удалилась. Он мог догадываться и даже предполагать, что под шалью и шляпой скрывалась Люси, однако удостовериться не мог, так как не видел лица.

Вполне разумно представить, что беспокойство духа получило удовлетворение, жажда приключений исчерпала себя, а страх разоблачения увлек в сонную тишину дома на рю Фоссет. Ничего подобного. Я по-прежнему ненавидела свою кровать в общей спальне больше, чем можно описать словами, и стремилась любым способом рассеять мысли. Больше того, возникло ощущение, что ночная драма только началась и прозвучали лишь слова пролога. Над сценой витала тень тайны, за кулисами прятались неожиданные актеры и события. Я знала, что предчувствие меня не обманывает.

Блуждая без цели, подчиняясь каждому случайному толчку чужого локтя, я попала туда, где зеленые насаждения несколько рассредоточили публику и придали толпе более свободный характер. Эта часть парка находилась в удалении от музыки и даже от фонарей, однако звуки долетали сюда в достаточной степени, чтобы успокоить, а полная луна позволяла обходиться без дополнительного освещения. Здесь расположились семейные группы, супружеские пары бюргеров, причем некоторые, несмотря на поздний час, в окружении детей, которых не захотели вести в шумный центр праздника.

Три высоких дерева, стволы которых почти соприкасались, простирали кроны над зеленым холмом, увенчанным скамейкой, где без труда разместились бы несколько человек, однако сидел лишь один, а все остальные члены удачно завладевшей уютным уголком компании почтительно стояли вокруг. Удивительно, что среди стоявших присутствовала дама, которая держала за руку маленькую девочку.