«Мой друг» звучало не так помпезно, как «mon ami», и не заключало в себе домашней, интимной нежности. Я не могла обратиться к профессору со словами «mon ami», а вот произнести «мой друг» смогла, причем без затруднения. Он не почувствовал разницы и вполне удовлетворился, даже улыбнулся. Вам, читатель, следовало бы увидеть улыбку и заметить разницу между выражением лица в эту минуту и полчаса назад. Не могу утверждать, что прежде наблюдала на губах и в глазах месье Поля довольную, счастливую или добрую улыбку. Сотни раз натыкалась на иронию, сарказм, презрение, кипение страсти, однако выражение более теплых и мягких чувств оказалось для меня абсолютно новым. Вместо обычной маски внезапно появилось настоящее человеческое лицо. Глубокие морщины разгладились, и даже кожа стала чище и свежее. Выдававший испанскую кровь смуглый, желтоватый южный оттенок сменился другим, более светлым. Уверена, что больше ни разу не видела, чтобы лицо человека настолько изменилось от простой улыбки. Профессор проводил меня к экипажу, и в ту же минуту вышел месье Бассомпьер вместе с племянницей.
Мисс Фэншо пребывала в глубоком расстройстве: вечер не принес ей ничего, кроме разочарования. Едва мы сели и дверь закрылась, она поддалась дурному настроению и уступила бесконтрольной мрачности. Измышления против доктора Бреттона сочились ядом. Поняв, что не способна ни очаровать его, ни уязвить, она обратилась к ненависти как к единственному доступному ресурсу, причем выражала ее в таком неумеренном, зловещем количестве, что мое чувство справедливости наконец не выдержало и запылало. Последовал взрыв: ведь я тоже умела проявлять страсть, особенно в обществе прекрасной, но полной недостатков спутницы, которой удавалось поднять со дна души мутный осадок. Хорошо, что колеса безбожно громыхали по вымощенной брусчаткой мостовой. Могу заверить читателя, что в экипаже не царило мертвое молчание, но и не журчал прозрачный, спокойный ручеек мирного диалога. Наполовину по велению души, наполовину сознательно я постаралась утихомирить спутницу. Из отеля на рю Креси она вышла в неистовом гневе. Следовало привести Джиневру в чувство еще до возвращения на рю Фоссет, для чего было абсолютно необходимо продемонстрировать истинную ценность и высокие достоинства ее натуры, причем сделать это посредством языка, точность и простота которого смогли бы выдержать конкуренцию с комплиментами Джона Нокса в адрес Марии Стюарт[238]. Подобное обращение всегда действовало на мисс Фэншо благотворно и вполне ей подходило. Не сомневаюсь, что после добротной моральной порки красавица легла в постель умиротворенной и уснула крепким здоровым сном.
Глава XXVIII
Лента для часов
Во время своих уроков месье Поль Эммануэль крайне болезненно воспринимал любую помеху, по какой бы причине та ни возникала. В такой ситуации пройти по классу – как ученице, так и учительнице – можно было лишь ценой собственной жизни.
Сама мадам Бек отваживалась на опасное приключение только при крайней необходимости, да и то пробегала как можно быстрее и незаметнее, подняв юбки и минуя кафедру, как корабль – опасную скалу. Что же касается привратницы Розин, то на ее плечах лежала страшная обязанность каждые полчаса вырывать учениц из кратера вулкана и провожать на занятия музыкой в часовню, большую или маленькую гостиную, столовую или другую снабженную фортепиано комнату. После второй или третьей попытки бедняжка едва не лишалась дара речи от ужаса – чувства, вызванного испепеляющими взглядами сквозь сверхъестественно мерцающие стекла очков.
Однажды утром я сидела в холле и трудилась над вышивкой, которую одна из учениц начала, но отложила на неопределенное время. Покуда пальцы неустанно летали над узором, уши не дремали, а прислушивались к угрожающему нарастанию доносившегося из соседнего класса голоса, с каждой минутой становившегося все более громким и зловещим. От надвигающейся грозы меня отделяла надежная стена. Кроме того, имелось доступное средство спасения через ведущую во двор стеклянную дверь – на тот случай если вихрь устремится в мою сторону. Наверное, именно по этой причине опасные симптомы вызывали не столько тревогу, сколько любопытство. А вот бедной Розин повезло куда меньше: в то благословенное утро ей пришлось четырежды ступить на опасную тропу. И вот сейчас, в пятый раз, выпал жестокий жребий выхватить горящую головешку из огня – точнее, ученицу из-под самого носа месье Поля.
– Mon Dieu! Mon Dieu! – причитала привратница. – Que vais-je devenir? Monsieur va me tuer, je suis sûre; car il est d’une colère![239]
С мужеством отчаяния она открыла дверь.
– Mademoiselle La Malle, au piano![240] – послышался призыв.
Прежде чем Розин успела ретироваться и плотно закрыть дверь, из класса донесся голос:
– Dès ce moment! La classe est défendue. La premiere qui ouvrira cette porte, ou passera par cette division, sera pendu – fut-ce Madame Beck elle-même![241]