Виллет

Возле мисс Бассомпьер образовалось свободное место: окружающая ее плотная группа поклонников начала наконец редеть, и это не ускользнуло от глаз Грэхема, внимательных даже во время бурного смеха. Он встал, собрался с духом, пересек комнату и воспользовался удобным случаем. Всю жизнь доктору Джону везло, удача благоволила ему. Почему? Да потому что умел вовремя заметить возможность начать действовать и, проявив упорство, безупречно завершить начатое дело. Никакая деспотичная страсть не могла его отвлечь, никакие склонности и слабости не загромождали путь. Как прекрасен он был в этот момент! Когда джентльмен подошел, Полина подняла голову, и взгляд ее наткнулся на встречный – воодушевленный, но скромный. Лицо доктора Джона мягко сияло. Он предстал перед мисс Бассомпьер мужественным и в то же время скромным, мягким и ненавязчивым, однако целеустремленным и преданным. Все это я поняла с одного взгляда. Продолжать наблюдение не стала: время не позволяло, – даже если бы такое желание присутствовало. Вечер затянулся, а нам с Джиневрой уже следовало вернуться на рю Фоссет. Я встала и пожелала доброй ночи крестной матушке и графу Бассомпьеру.

Не знаю, заметил ли месье Эммануэль мое неприязненное отношение к насмешкам доктора Бреттона, понял ли, что я обижена и что вечер в целом не принес легкомысленной любительнице наслаждений мадемуазель Люси безусловной радости, но, когда выходила из гостиной, он поднялся и спросил, есть ли кому меня проводить. Профессор говорил вежливо и даже почтительно, с видом кающегося грешника, но я не поверила в его вежливость и не приняла раскаяние с легкомысленной забывчивостью. Прежде я никогда не относилась к внезапным выпадам серьезно и не отвечала на яростные обвинения холодностью, однако сегодня месье Эммануэль повел себя недопустимо. Поскольку крайнее неодобрение следовало выразить как можно спокойнее, я просто сказала, что не стоит беспокоиться.

И это было правдой, поскольку нам с Джиневрой предстояло вернуться на рю Фоссет в экипаже. Я прошла к выходу с тем скромным и почтительным видом, с каким проходили мимо кафедры покидавшие класс ученицы.

Накинув шаль, я вышла в вестибюль и увидела стоявшего возле двери, словно в ожидании, месье Эммануэля. На его замечание, что ночь великолепна, я отозвалась заслуживающим аплодисментов ледяным тоном:

– Неужели?

Мне так редко удавалось изобразить холодность и сдержанность в моменты грусти и боли, что можно было гордиться удачной попыткой. Это мое «неужели?» прозвучало именно так, как его произносят светские дамы: доводилось слышать сотни подобных скупых, усеченных, сухих фраз из надутых коралловых губ десятка хладнокровных, самоуверенных мисс и мадемуазелей. Я знала, что продолжение подобного диалога невозможно, однако месье Эммануэль, несомненно, заслужил лаконичный, сжатый образец стиля. Полагаю, он и сам так думал, поскольку спокойно принял дозу и, взглянув на мою шаль, отметил ее легкость, на что я решительно возразила, что одеваюсь так, как хочу, и, приняв отрешенный вид, отошла подальше, прислонилась к перилам лестницы и сосредоточила взгляд на омрачавшей стену угрюмой религиозной картине.

Джиневра, похоже, не торопилась уходить, и месье Поль по-прежнему стоял в вестибюле, а потом подошел ближе. «Ну вот, сейчас опять зашипит!» – подумала я, с трудом сдерживаясь, чтобы заранее не заткнуть уши пальцами. Только не всегда наши ожидания совпадают: в надежде на воркование или шепот мы слышим крик хищника или жертвы, а опасаясь пронзительного вопля и гневной угрозы, встречаем дружеское приветствие, тихое и ласковое. Вот и месье Поль не оправдал ожиданий, заговорив очень мягко и доброжелательно:

– Друзья не ссорятся из-за слов. Скажите, это я или ce grand fat d’Anglais[234] (этими оскорбительными словами он описал доктора Бреттона) увлажнил ваши глаза и заставил щеки пылать так, что они до сих пор не остыли?

– Не заметила, чтобы сам месье или кто-то другой вызвал те чувства, которые вы описали, – парировала я, опять пересилив себя и отважившись на аккуратную, холодную ложь.

– Неужели я сказал что-то обидное? В гневе даже забыл, что говорил. Напомните мои слова.

– Они были таковы, что лучше не вспоминать! – невозмутимо возразила я.

– Значит, это я вас оскорбил? Считайте, что ничего не было. Позвольте забрать все сказанное, и примите извинения.

– Я не сержусь, месье.

– Значит, все еще хуже: печалитесь и грустите. Простите меня, мисс Люси.

– Месье Эммануэль, я вас прощаю.

– Позвольте услышать, как вы произносите своим настоящим, а не чужим голосом: «Mon ami, je vous pardonne»[235].

Я не удержалась от улыбки. Да и как можно было не улыбнуться наивности, простоте, честности?

– Bon! – воскликнул он. – Voilà que le jour va poindre! Dines donc, «mon ami»[236].

– Monsieur Paul, je vous pardonne[237].

– Не приму «месье». Произнесите другое слово, иначе не поверю в вашу искренность. Последнее усилие: mon ami. Или, так и быть, по-английски.