Виллет

Пока доктор Бреттон слушал и дожидался просвета в магическом круге, взгляд его время от времени беспокойно скользил по комнате и однажды случайно остановился на мне. Я сидела в укромном уголке неподалеку от крестной матушки и месье Бассомпьера, по обычаю увлеченных тем, что мистер Хоум назвал бы разговором без свидетелей, а граф обозначил как тет-а-тет. Грэхем подошел, приветливо улыбнулся, спросил, как дела, и отметил мою бледность. Я же улыбнулась собственным мыслям: миновало ровно три месяца с тех пор, как он в последний раз со мной разговаривал, – отрезок времени, которого даже не заметил. Усевшись рядом, доктор дал понять, что желает не разговаривать, а смотреть. Джиневра и Полина одновременно предстали перед его заинтересованным взором, так что он мог беспрепятственно их рассматривать и сравнивать.

После ужина появились новые гости – как дамы, так и джентльмены. Могу вскользь заметить, что среди джентльменов я увидела маячивший в отдалении строгий темный профессорский силуэт. Месье Эммануэль знал многих ученых мужей, но, кажется, не был знаком ни с одной из дам, кроме меня. Взглянув в сторону камина, он меня увидел и, что вполне естественно, решил подойти, но, когда заметил доктора Бреттона, передумал. Если бы этим все и ограничилось, то обсуждать было бы нечего, однако он недовольно нахмурился, надулся и вообще принял настолько неприятный вид, что я предпочла отвернуться. Месье Жозеф Эммануэль прибыл вместе с суровым братом и в эту самую минуту сменил мисс Фэншо за фортепиано. Какое мастерское исполнение последовало за ее школьным бренчанием! Какими благородными, благодарными звуками инструмент встретил руки истинного мастера!

– Люси, – начал доктор Бреттон, с улыбкой нарушив молчание, когда Джиневра, бросив на него быстрый взгляд, проплыла мимо, – мисс Фэншо, несомненно, очень красивая.

Я не могла не подтвердить, и он продолжил:

– Разве здесь есть другая, столь же прелестная?

– Думаю, есть: причем не только не менее красивая, но еще и умная.

– Согласен с вами, Люси. Мы часто сходимся во мнениях и вкусах. Или, по крайней мере, в суждениях.

– Разве? – усомнилась я.

– Пожалуй, будь вы мужчиной – крестным сыном моей матушки, – мы смогли бы стать добрыми друзьями: наши взгляды во многом совпадают.

Он, конечно, иронизировал: в глазах мерцали лукавые искорки, лицо освещала улыбка. Ах, Грэхем! Как много одиноких минут посвятила я размышлениям о вашей оценке Люси Сноу: всегда ли она добра и справедлива? Если бы, внутренне оставаясь собой, Люси обладала дополнительными достоинствами в виде богатства и положения, неужели ваше отношение к ней и ваша оценка нисколько бы не изменились? И все-таки в этом вопросе нет обвинительной ноты. Порой вы могли доставлять мне огорчение и даже печаль, но склонность к депрессии – свойство моего характера: я грустила, даже если облако закрывало солнце. Не исключено, что в глазах суровой беспристрастности я окажусь более виновной, чем вы.

Стараясь спрятать терзавшую сердце боль оттого, что, посвящая другим самый основательный, серьезный мужской интерес, Грэхем не находил ничего, кроме легкой шутки для Люси – доброй старой подруги, – я спокойно осведомилась:

– В каких же именно вопросах мы достигаем столь полного согласия?

– Оба обладаем способностью к наблюдению. Возможно, вы не признаете во мне это качество, но оно существует.

– Однако вы говорили о вкусах. Разве нельзя видеть одно и то же, но оценивать по-разному?

– Давайте проверим. Разумеется, вы не можете не оценить достоинства мисс Фэншо. А что думаете о других присутствующих – например, о моей матушке, или вон тех львах, месье N и месье Z, или, предположим, о бледной маленькой леди, мисс Бассомпьер?

– Что я думаю о вашей матушке, вы прекрасно знаете. О месье N и месье Z не думаю ровным счетом ничего.

– А о графине?

– Полагаю, она действительно бледная маленькая леди, но бледная в данный момент – от усталости и перевозбуждения.

– Не помните, какой она была в детстве?

– А помните ли вы?

– Нет, забыл, однако интересно, что ускользнувшие из памяти обстоятельства, люди, даже слова и взгляды в определенных условиях и определенных состояниях ума способны оживать и восстанавливаться.

– Вполне возможно.

– И все же, – продолжил доктор Бреттон, – возрождение несовершенно и до того похоже на мечту или фантазию, что нуждается в подтверждении, требует свидетельства очевидца. Вы не гостили у нас в Бреттоне десять лет назад, когда мистер Хоум привез матушке свою дочку, которую мы называли маленькой Полли?

– Ну как же: была и в тот вечер, когда она приехала, и в то утро, когда уехала.

– Она казалась необычным ребенком, не правда ли? Как я с ней обращался? Любил ли детей? Была ли в бесшабашном мальчишке хотя бы капля доброты? Но, конечно, вы этого не помните?

– В Террасе висит ваш портрет, который точно передает внешность, а что касается манер, тогда они были точно такими же, как сейчас.

– Но, Люси, что вы имеете в виду? Столь туманный ответ лишь распаляет любопытство. Каков я сегодня? И каким был десять лет назад?