Наверное, увидев месье Поля, я обрадовалась. Думаю, образ показался скорее приятным, чем наоборот: пылкий и искренний, темный и прямой, раздражительный и бесстрашный, он предстал столь же величественным, как на кафедре в классе. Присутствие профессора стало сюрпризом: встретить его здесь я не ожидала, хотя знала, что мэтр преподает литературу в коллеже. Появление месье Эммануэля на торжественной трибуне гарантировало отсутствие как формализма, так и лести, но я никак не ожидала того потока красноречия, который внезапно, стремительно и неудержимо обрушился на наши головы. К принцам, аристократам, членам городского собрания и бюргерам профессор обращался с той же отточенной холерической серьезностью, с какой привык рассуждать перед тремя отделениями на рю Фоссет. Со студентами Атенеума разговаривал не как со школярами, а как с будущими гражданами и юными патриотами. Еще ничто не предвещало будущих изменений в Европе, так что идеи месье Эммануэля показались мне новыми. Кто бы мог подумать, что жирная земля Лабаскура способна породить политические убеждения и национальные чувства, которые сейчас излагались столь ярко? Не стану останавливаться на сути речи, однако позвольте признаться, что выступление оратора показалось не только серьезным, но и справедливым. Огненный темперамент не мешал ему оставаться суровым и разумным, он безжалостно топтал утопические теории, с презрением отрицал необоснованные мечты, однако стоило ему заглянуть в лицо тирании, как глаза вспыхнули новым, невиданным прежде светом, а стоило заговорить о несправедливости, как голос изменился и напомнил мне трубу из духового оркестра, звуки которой по вечерам доносились из парка.
Сомневаюсь, что публика в целом могла принять и разделить душевный огонь во всей чистоте, но некоторые из студентов коллежа, несомненно, воспламенились, услышав красноречивый рассказ о собственном пути и свершениях на благо родной страны и Европы. Когда профессор закончил выступление, они ответили долгими аплодисментами и громкими приветственными криками: при всей своей непредсказуемой ярости месье Поль Эммануэль оставался для них любимым учителем.
Когда наша небольшая компания выходила из зала, он стоял возле двери. Увидев меня, узнал и приподнял шляпу, а когда я оказалась рядом, предложил руку и произнес:
– Qu’en dites vous?[231]
Даже в момент триумфа профессор проявил один из недостатков сложного характера – отсутствие того качества, которое я назвала бы желанным самоконтролем. Ему не следовало спрашивать, что думаю я или кто-то другой, но месье Полю хотелось немедленно услышать ответ. Он слишком уж непосредственный, чтобы спрятать свое желание; слишком импульсивный, чтобы его сдержать и подавить. Ну что ж! Даже обвиняя профессора в чрезмерном самолюбовании, не могу не умиляться почти детской наивности. Я была готова восхвалять его; восхищение переполняло сердце, – однако, увы, губы не ведали хвалебных слов. Я пробормотала какую-то неуклюжую банальность и искренне обрадовалась, когда другие люди подошли и рассыпались в пространных поздравлениях, прикрыв мою скудость своим изобилием.
Некий джентльмен представил профессора графу Бассомпьеру, и тот, также весьма польщенный, пригласил месье Эммануэля присоединиться к его компании и отужинать в отеле «Креси». От застолья профессор решительно отказался, поскольку всегда избегал общества богатых и знатных, сохраняя стойкую независимость – ненавязчивую, но достаточно заметную при ближайшем знакомстве с характером, – но пообещал зайти позднее вместе со своим другом – членом Французской академии месье N.
За ужином и Джиневра, и Полина выглядели великолепно – каждая по-своему. Первая воплощала земное, материальное очарование, в то время как вторая сияла тонким духовным светом: завораживая глубиной и выразительностью глаз, грацией манер, неотразимым разнообразием выражений. Ярко-красное платье Джиневры подчеркивало золотистый шелк локонов и гармонировало с цветением, достойным розы. Наряд Полины – безупречный по фасону, но простой и чисто белый, без ярких деталей – позволял по достоинству оценить деликатность сложения, мягкое воодушевление лица, нежную прелесть глаз, пышную волну темно-каштановых волос – более темных, чем у англо-саксонской кузины, так же как брови, ресницы, радужная оболочка и большие подвижные зрачки. Во внешности мисс Фэншо природа лишь слегка и не очень старательно отметила тонкие черты, в то время как в мисс Бассомпьер проработала их особенно старательно и тщательно.