Виллет

– Подумать только! А ведь еще недавно ее улыбка стала бы драгоценным достоянием!

– Я изменился, Люси, изменился! Помните, как однажды вы назвали меня рабом? Так вот теперь я свободный человек!

Доктор Джон встал. В повороте головы, в осанке, во взгляде и облике сквозила свобода превыше беззаботности: в ней читалось презрение к прошлым оковам.

– Мисс Фэншо, – продолжил он, – заставила меня испытать чувство, которое иссякло подобно источнику в засуху. Я вступил в другое состояние и сейчас буду за любовь требовать любви, а за страсть – страсти, причем в немалом количестве.

– Ах, доктор, доктор! Ведь вы говорили, что трудности распаляют вашу любовь, а гордая бесчувственность чарует!

Он рассмеялся.

– Случается по-разному. Настроение прошлого часа иногда оказывается насмешкой в часе будущем. Что ж, Люси, как по-вашему: монахиня придет сегодня снова? – спросил он, надевая перчатки.

– Не думаю.

– Но если все-таки появится, передайте ей привет от меня, доктора Джона, попросите оказать милость и дождаться его визита. Кстати, монахиня была хорошенькой? Вы еще ничего не сказали по этому важному поводу.

– Лицо было закрыто белой вуалью, – ответила я, – только глаза блестели.

– Какая досада! – воскликнул он непочтительно. – Но хоть глаза хороши – яркие.

– Холодные и неподвижные, – возразила я.

– Нет-нет, не бойтесь. Она не станет вас преследовать, Люси. Если придет снова, передайте вот это рукопожатие. Как по-вашему, она его выдержит?

Доктор так крепко, сердечно и ласково пожал мне руку, что призрак точно не смог бы выдержать. Такой же теплой оказалась прощальная улыбка и пожелание доброй ночи.

И все-таки, что случилось на чердаке? Что обнаружила полиция? Насколько мне известно, все тщательно осмотрели, ничего существенного так и не нашли. Вроде говорили, что пальто висят в беспорядке, однако потом мадам Бек призналась, что там давно никто не прибирал, а что касается разбитой рамы, люк редко обходился без повреждений, к тому же несколько дней назад случился сильный град. Мадам с пристрастием меня допрашивала, пытаясь выяснить, что именно мне привиделось, однако я ограничилась описанием неясной фигуры в черном и постаралась не произносить слова «монахиня», не сомневаясь, что оно внушит подозрение в романтизме и предосудительном отступлении от реальности. Мадам убеждала ничего не говорить ни слугам, ни ученицам, ни учителям, даже пригласила ужинать в свою личную столовую, чтобы не нести ужас в школьную трапезную. Таким образом, тема постепенно растворилась сама собой. Мне же оставалось лишь тайно и печально гадать, чему принадлежало это явление: реальному миру или загробному царству, – а может, стало следствием болезни, выбравшей меня легкой жертвой.

Глава XXIII Вашти

Я сказала «тайно и печально гадать»? Нет: в моей жизни возникло новое влияние, и печаль в некоторой степени отступила. Представьте спрятанную в лесной глуши поляну: она лежит в полумраке и тумане, где почва влажна, а растительность бледна и слаба. Но вот буря или топор дровосека прореживают дубы; в свободное пространство врывается ветер, заглядывает солнце. Холодная темная поляна превращается в глубокую чашу света. Лето дарит ей лазоревый купол высокого неба и золотое сияние вечного светила – роскошь, которой изголодавшаяся земля не знала.

Я обрела новую веру – веру в счастье.

После приключения на чердаке прошло три недели. В драгоценной шкатулке появилось еще четыре письма, начертанные той же твердой рукой, запечатанные той же четкой печатью, наполненные тем же жизненно важным душевным комфортом. Тогда душевный комфорт казался мне жизненно важным. Я перечитывала письма в последующие годы и находила их добрыми, приятными и утешительными – написанными человеком, довольным собственной участью. Два последних заканчивались тремя-четырьмя строчками, наполненными не только весельем, но и нежностью: «тронутыми, но не приглушенными чувством». Время, дорогой читатель, смягчило их, превратив в легкий напиток, но когда я впервые попробовала эликсир из столь высоко ценимого источника, он показался нектаром божественного происхождения, налитым самой Гебой и одобренным высшими богами.

Вспомнив историю событий, читатель, возможно, захочет узнать, как я отвечала на эти письма: подчинялась ли строгому ограничению разума или отдавалась на волю свободного порыва чувства?

Должна честно признаться, что выбрала путь компромисса и предпочла служить обоим господам: склонялась в алтаре Риммона[213], а поднимала голову и сердце в другом святилище. На каждое письмо сочиняла два ответа: одно для облегчения собственной души, а второе – для глаз Грэхема.