Виллет

– Здесь кто-то был.

– О, и он украл мое письмо! – закричала я, ползая по полу.

– Какое письмо, Люси? Моя дорогая девочка, что за письмо? – прозвучал над ухом знакомый голос.

Могла ли я поверить слуху? Нет. Подняла голову и посмотрела. Могла ли доверять зрению? Узнала ли интонацию? Неужели действительно смотрела в лицо автору этого самого письма? Неужели Джон Грэхем Бреттон в эту минуту стоял рядом со мной на темном чердаке?

Да, все верно. В этот вечер его пригласили осмотреть мадам Кинт, которой нездоровилось. Именно он и был вторым джентльменом в комнате, куда я ворвалась вне себя от ужаса, – тем самым, что сидел спиной к двери.

– Мое письмо, Люси?

– Ваше, ваше! То самое, которое вы мне прислали. Я пришла сюда, чтобы прочитать его спокойно: не нашла другого места, где бы никто не мешал. Весь день хранила, даже не прочитала толком – едва успела просмотреть. Нестерпимая потеря! Как жаль!

– Ну что вы! Не плачьте и не терзайте себя: оно этого не стоит. Успокойтесь! Давайте уйдем отсюда: сейчас вызовут полицию, и она во всем разберется. Не стоит здесь задерживаться. Лучше спустимся вниз.

Теплая рука сжала мои ледяные пальцы и повела туда, где топилась печка. Мы с доктором Джоном сели в тепле, перед огнем. С невыразимой добротой он говорил со мной, утешая и обещая прислать двадцать новых писем взамен одного потерянного. На свете существуют слова и поступки, своими зазубренными, ядовитыми лезвиями способные наносить глубокие, незаживающие раны, но точно так же существуют и утешения слишком приятные слуху, чтобы не сохранить их в благодарной памяти на всю жизнь; чтобы в тяжелую минуту не вспомнить с неослабной нежностью; чтобы не ответить на призыв солнечного луча, вырвавшегося из-за туч, предвещающих саму смерть. Потом мне не раз говорили, что доктор Бреттон вовсе не настолько безупречен, как мне казалось, что характеру его недостает глубины, высоты, широты и силы, которыми я наделила его в воображении. Не знаю: для меня он был хорош, как хорош колодец для мучимого жаждой путника, как хорош луч солнца для дрожащего арестанта.

С улыбкой он спросил, чем мне так дорого это письмо. Я подумала, но не сказала, что для меня оно то же самое, что кровь в жилах, но вслух ответила, что получаю слишком мало писем, чтобы их терять.

– Уверен, что вы его не прочитали, иначе не ценили бы так, – заметил доктор Джон.

– Прочитала, но всего один раз и хотела бы прочитать еще – только его больше нет!

Не удержавшись, я опять заплакала, а он принялся утешать:

– Люси, Люси! Моя бедная крестная сестра! Вот ваше письмо. Разве такой пустяк стоит слез? Вы слишком преувеличиваете его значение.

Любопытный, характерный поступок! Быстрым, острым взглядом доктор Джон сразу заметил на полу листок, и пока я металась, незаметно его подобрал и спрятал в жилетный карман. Если бы не мое глубокое и искреннее отчаяние, сомневаюсь, что он вообще бы его вернул. Слезы даже на один градус холоднее тех, что я проливала, лишь позабавили бы его.

Радость обретения заставила забыть о справедливом упреке за доставленные мучения. Счастье оказалось настолько велико, что скрыть его не удалось. И все же выразилось оно скорее во внешности, чем в словах. Говорила я мало.

– Теперь вы удовлетворены? – спросил доктор Джон.

Я ответила, что удовлетворена и счастлива, а он продолжил:

– В таком случае каково ваше самочувствие? Успокоились? По-моему, не совсем: до сих пор дрожите как лист на ветру.

Мне же казалось, что я достаточно спокойна: по крайней мере, ужаса больше не испытывала, – поэтому сказала, что чувствую себя хорошо.

– Следовательно, уже можете рассказать о том, что увидели? До сих пор вы изъяснялись крайне туманно, да и выглядели не очень: белая, как стена. Так что ж это все-таки было: человек? Животное?

– Никому не скажу, что видела, пока это не увидит кто-нибудь еще: иначе мне не поверят, а лишь припишут болезненные фантазии.

– Мне можете сказать, – не отступал доктор Бреттон. – Готов выслушать с чисто профессиональной позиции. Именно так сейчас смотрю на вас и вижу все, что пытаетесь скрыть: в беспокойных, подозрительно блестящих глазах, в щеках, от которых отлила кровь, в дрожащих руках. Ну же, Люси, откройтесь, поделитесь!

– Будете смеяться…

– Если не признаетесь, писем больше не получите.

– Уже смеетесь.

– Сейчас заберу и этот листок. Раз сам написал, значит, имею право потребовать обратно.

Прозвучавшее в его словах добродушное подшучивание заставило успокоиться и притихнуть, но все же письмо я сложила и убрала подальше.

– Можете прятать – все равно заберу, как только захочу. Даже не представляете, насколько я ловок: вполне могу стать фокусником. А еще, по словам маман, умею успокаивать взглядом и словом. Но вы никогда этого не замечали. Правда, Люси?

– Напротив, замечала, особенно когда вы были еще мальчиком. Тогда это свойство проявлялось значительно ярче, чем сейчас. Сейчас вы сильны, а сила затмевает проницательность. И все же, доктор Джон, вы обладаете качеством, которое в этой стране называют «un air fin»[212]. Это видят многие. Мадам Бек тоже заметила и…