Виллет

Потрясающая картина: великое откровение, низменное, аморальное, ужасное зрелище. Пронзенные бойцы, истекающие кровью на песчаной арене; яростно несущиеся на жертву быки; лошади с безобразно вспоротыми животами оказались бы не столь жестоким испытанием для публики, не столь острой приправой к пресной будничной пище, как Вашти, одержимая семью демонами, причиняющими смертные муки, но не поддающимися изгнанию.

Страдание поразило царицу. Она стояла перед публикой, не сдаваясь, не покоряясь и даже, по большому счету, не возмущаясь, замерев в борьбе, окаменев в сопротивлении. Она была даже не одета, а задрапирована светлой тканью на манер античных красавиц – неподвижная, словно скульптура. Фон, окружение и пол – все было темно-красным и с особым значением выдвигало на первый план фигуру – белую, как гипс, как серебро, но если сказать еще точнее, то как сама смерть.

Куда исчез автор картины «Клеопатра»? Вот кому следовало прийти, сесть и внимательно изучить изображение совсем иного рода! Пусть бы поискал здесь могучую плоть, мышцы, горячую изобильную кровь, сытое тело – все, чему поклонялся. Пусть бы все материалисты бросили кисти и обратились в зрение.

Я сказала, что Вашти не возмущалась своим горем. Нет. Слабость этого слова превращает его в ложь. Для нее все, что доставляло боль, немедленно воплощалось в реальность и представало как вещь, которую можно разрушить, разорвать в клочья. Сама похожая на видение, она отважилась бороться с отвлеченными понятиями. До бедствия держалась словно тигрица: разрывала горести и стряхивала с себя в конвульсивной ненависти. Боль не приносила ей добра, слезы не поливали урожай мудрости. На болезни и даже смерть она смотрела мятежно. Возможно, Вашти была порочна, но в то же время сильна. Сила ее завоевала красоту и победила грацию, превратив обеих в несравненно великолепных и столь же покорных пленниц. Даже в моменты самых безумных всплесков энергии каждое малейшее движение отличалось королевской возвышенностью. Разметавшиеся в боевом порыве волосы все равно оставались ангельскими, сияя подобно нимбу. Падшая, мятежная, изгнанная, она помнила о рае, в котором восстала. Небесный свет пронзал все препоны, проникал в темницу и раздвигал тесные стены.

Поставьте перед Вашти в качестве препятствия Клеопатру или другую лентяйку, и увидите, как она пронзит мягкую массу, словно сабля Саладина[215] – пуховую подушку.

Пусть Питер Пауль Рубенс восстанет из мертвых, скинет погребальный саван и поставит перед Вашти всю армию своих пышных женщин. Дарованные этому хрупкому посоху Моисея магическая мощь и пророческая добродетель позволили бы ему единым взмахом освободить от чар море и затопить тяжеловесную толпу снесшим все укрепления бурным потоком.

Доводилось слышать, что Вашти вовсе не была примерной (а она и не выглядела таковой). Дух ее явился из Тофета[216]. Однако если так много нечестивой силы способно восстать снизу, разве не может однажды сверху пролиться равное количество священной сущности?

Что же думал об этом существе доктор Джон?

Я часто и надолго забывала, что можно посмотреть на него и задать вопрос. Всесильный магнетизм гения сорвал сердце с привычной орбиты. Подсолнух отвернулся от солнца, привлеченный иным светом – огненно-красной, обжигающей вспышкой кометы. Мне доводилось видеть актерскую игру, но никогда ничего подобного: изумляющего надежду и подавляющего желание, обгоняющего порыв и затмевающего осмысление; не просто раздражающего воображение и нервы мыслью о том, что могло быть сделано, но почему-то не сделано, но раскрывающего мощь подобно глубокой, набухшей зимней реке, срывающейся с обрыва грохочущим водопадом и уносящей в пропасть душу, словно невесомый сухой листок.

Со свойственной ей зрелостью суждений мисс Фэншо объявила доктора Бреттона серьезным и подверженным страстям: слишком печальным и впечатлительным, – но я никогда не видела его в таком свете и не смогла бы уличить ни в одном из этих недостатков. Естественный нрав его вовсе не отличался задумчивостью, а расположение духа не было сентиментальным. Впечатлительность Грэхема напоминала: ветер и солнце волновали его, но ни металл, ни огонь не оставляли заметных следов.