Виллет

Случай не требовал особой парадности. Серо-коричневое креповое платье вполне подошло бы, и я принялась искать его в стоявшем в спальне огромном гардеробе, где висело не меньше сорока разнообразных одеяний, однако, судя по всему, чья-то решительная рука навела здесь порядок и отправила кое-какие неугодные наряды, в том числе и мое креповое платье, на чердак. Предстояло его оттуда извлечь. Я взяла ключ и бесстрашно, почти не задумываясь, отправилась на чердак, отперла дверь и нырнула внутрь. Можете верить, можете не верить, но, когда я внезапно вошла, на чердаке не было так темно, как следовало ожидать. В одной точке пространства мерцал торжественный свет – похожий на звезду, но шире. Свет этот ясно открывал взору глубокий альков с частью затенявшего его грязного алого занавеса. Прямо на моих глазах мерцание беззвучно исчезло, а вместе с ним альков и занавес: весь дальний угол чердака погрузился во тьму. Исследовать причину происходящего я не отважилась, поскольку не располагала временем и не испытывала ни малейшего желания, а просто схватила – по счастью, висевшее возле двери – платье, выскочила, с судорожным трепетом в руках заперла дверь и бросилась вниз по лестнице в спальню.

Меня так трясло, что я не могла даже самостоятельно одеться: пальцы не слушались, невозможно было причесаться, а тем более застегнуть многочисленные крючки, – поэтому пришлось позвать Розин, дать ей немного денег и попросить помочь. Деньги Розин любила, постаралась на славу: расчесала волосы, великолепно уложила, математически точно приладила кружевной воротничок, аккуратно завязала ленточку на шее – одним словом, справилась с работой не хуже ловкой Филлис, которой при желании вполне могла бы стать. Подав носовой платок и перчатки, со свечой в руке она проводила меня вниз по лестнице. Оказалось, что в спешке забыта шаль, и она с готовностью сбегала в спальню, а я осталась в вестибюле с доктором Джоном.

– В чем дело, Люси? – пристально на меня взглянув, спросил мистер Бреттон. – Вы очень возбуждены. Неужели опять монахиня?

Я решительно отвергла подозрение: мысль о новом мираже вызывала досаду, – однако он не отступал:

– Готов поручиться, что прав: после встречи с ней в ваших глазах остается особый блеск, да и выражение лица ни с чем не спутаешь.

– Нет, ее не было!

Мне не хотелось сдаваться, да и призрак я не видела.

– Однако вернулись прежние симптомы: характерная бледность и, как говорят шотландцы, «взбудораженный вид».

Доктор Джон никак не желал мне верить, и я решила рассказать, что видела на самом деле. Разумеется, он сделал собственные выводы: оптическая иллюзия, нервное расстройство и так далее, – но возражать я не стала. Медики неопровержимо уверены в собственной правоте, абсолютно тверды в сухих материалистичных взглядах.

Розин принесла шаль. Меня закутали и посадили в экипаж.

Театральный зал оказался не просто полон, а забит под самую крышу. Присутствовали королевские особы и знать. Дворцы и отели опустели, отправив своих обитателей на многочисленные ярусы, которые они плотно и заполнили. Испытывая благодарность за привилегию, я заняла место перед сценой. Предстояло собственными глазами увидеть легендарную актрису, рассказы о волшебном таланте которой породили настоящий ажиотаж. Хотелось понять, действительно ли она заслуживает своей славы. Я ждала с легким предубеждением, но с огромным интересом. Знаменитая Вашти представляла собой явление, прежде мне неведомое, великую новую планету, но какой окажется в действительности? Я ждала восхода.

Планета взошла декабрьским вечером, в девять часов: я увидела ее над горизонтом. Пока еще она сияла с бледным величием и непреклонным могуществом, но уже приближалась к своему судному дню. Вблизи возникало впечатление хаоса – пустого, бессодержательного, почти растраченного: небесного тела исчезнувшего или исчезающего, наполовину лавы, наполовину сияния.

Доводилось слышать, как эту женщину называли некрасивой, так что я ожидала увидеть резкие, даже грубые, черты – нечто большое, угловатое, землистое, – а увидела тень королевы Вашти: когда-то прекрасная, как ясный день, сейчас она выглядела бледной, словно сумерки, и слабой подобно воску в огне.

Некоторое время – довольно долго – казалось, что на сцене, перед массой зрителей, движется всего лишь человеческая фигура, хотя и уникальная, но постепенно я поняла ошибку. Да, заметила в актрисе то, что не присуще ни женщине, ни мужчине: в каждом ее глазу сидело по дьяволу. Злые силы несли ее сквозь трагедию, поддерживали волю – ведь она всего лишь хрупкое существо. По мере развития действия и углубления сюжета эти силы дико потрясали человеческое естество низменными страстями, написав на высоком чистом лбу слово «ад». Они же наполняли голос страданием и превращали царственное лицо в инфернальную маску. Теперь она предстала воплощением ненависти, убийства и безумия.