Виллет

Прочла ли я письмо здесь и сейчас? Вкусила ли оленину так поспешно, словно Исав метал свой посох каждый день? Конечно, нет. Конверт с адресом и красная печать с тремя отчетливыми буквами представляли драгоценный подарок, слишком роскошный для данной минуты. Я незаметно выбралась из класса, добыла ключ от запиравшейся на весь день спальни и трепетно и поспешно, опасаясь, что мадам Бек узнает и начнет шпионить, подошла к своему бюро, выдвинула ящик, отперла секретер, достала шкатулку. Насладившись последним взглядом, с благоговейным страхом, стыдом и восторгом поднесла к губам печать, потом завернула конверт в серебряную бумагу и спрятала в шкатулку, а ее убрала в секретер, заперла и немедленно задвинула ящик бюро. Покинув спальню и повернув в замке ключ, я вернулась в класс, поверив, что феи действительно существуют и даже порой дарят подарки. Странное, блаженное безумие! А ведь я все еще не прочитала это письмо, даже не узнала, сколько в нем строчек.

Войдя в класс, я стала свидетельницей жуткой картины: месье Эммануэль безумствовал, как бубонная чума, из-за того, что одна из учениц отвечала недостаточно громко и отчетливо. Бедняжка рыдала, а вместе с ней и другие, в то время как иссиня-бледный профессор неистовствовал на кафедре. Стоит ли удивляться, что, едва я попала в поле зрения, он тут же набросился на меня?

Занималась ли я с этими девушками? Пыталась ли обучать поведению, достойному леди, или позволяла и даже поощряла душить родной язык и мять между зубами, словно существовала какая-то низменная причина стыдиться произносимых слов? Неужели это и есть скромность? Нет, ничего подобного! Это всего лишь отвратительное ложное отношение, результат или предтеча зла. Чем потакать ужимкам и гримасам, жеманству и издевательству над благородным языком, всеобщей испорченности и тошнотворному упрямству учениц первого класса, он лучше оставит их на попечение невыносимых petites maîtresses[202], а сам ограничится преподаванием азбуки детям третьего отделения.

Что я могла на все это сказать? Абсолютно ничего. Оставалось лишь надеяться, что будет позволено хранить молчание.

Однако буря не только не утихла, но и разыгралась с новой силой.

– Значит, ни один из вопросов не достоин ответа? Судя по всему, в этом месте – в чванливом будуаре первого класса с претенциозными книжными шкафами, покрытыми зеленым сукном партами, нелепыми подставками для цветов, безвкусными картинами и картами в аляповатых рамах и, несомненно, с иностранным надзором – принято думать, что профессор литературы недостоин ответа! Здесь правят новые идеи, привезенные, разумеется, прямиком из la Grande Bretagne[203]. Здесь царит дух оскорбительного высокомерия и заносчивости!

Представьте картину: девушки, ни одна из которых ни разу не проронила даже слезинки, выслушивая нотации других преподавателей, сейчас не выдержали безмерного жара месье Поля Эммануэля и растаяли, словно ледяные скульптуры. Я же, пока еще не окончательно потрясенная, вернулась на свое место, чтобы попытаться возобновить работу.

Что-то – или мое упорное молчание, или движение руки при шитье – лишило месье Эммануэля остатков терпения. Он буквально спрыгнул с подиума. Возле моего стола топилась печка, и профессор яростно ее атаковал. Маленькая железная дверца едва не сорвалась с петель, во все стороны полетели искры.

– Est-ce que vous avez l’intention de m’insulter?[204] – прошипел он злобно, притворяясь, что все произошло случайно.

Настало время попытаться хотя бы немного успокоить безумца.

– Нет, месье, мне бы и в голову никогда не пришло вас оскорблять. Прекрасно помню ваши слова, что мы должны дружить.

Я вовсе не собиралась придавать голосу дрожь, и все-таки он дрогнул – думаю, скорее от возбуждения недавнего восторга, чем от спазмов нынешнего страха. И все же в гневе месье Поля присутствовало нечто, способное вызвать слезы, – особая эмоциональная страсть, противостоять которой оказалось невозможно. Не чувствуя себя несчастной и не испытывая страха, я заплакала.

– Allons, allons![205] – вскоре проговорил профессор, оглянувшись и увидев в классе вселенский потоп. – Решительно, я настоящий дикарь и злодей. У меня только один платок, но если бы было двадцать, непременно отдал бы каждой из вас. Пусть учительница представит всех. Вот, возьмите, мисс Люси.