Виланд

– Мы сильно ошиблись в своем поведении с местным населением, вот что скажу, Ганс. Мы всех русских под одну гребенку, а у них там народов разных… Могли тем воспользоваться, но, вместо того чтоб подлить масла, заставили их объединиться. Да вот хотя бы в той же Украине… Могли получить сильного союзника, но вместо того сами сотворили себе кровного врага, обозлившегося на нас теперь еще больше, чем на большевиков за их продовольственную политику. Надо было пользоваться той злобой, распалять и разобщать! Надо было! Но теперь все в курсе, чем занимаются наши айнзацгруппы на территории Украины. Даже у англичан хватило ума в Индии оставить туземцев в покое, дать им жить по их обычаям. Поэтому они так долго в Индии и верховодят, и тянут из нее несметные сокровища без всякого труда. А мы…

– Фюрер не верит, что возможно хоть какое-то взаимодействие с местным населением. Нация примитивных…

Но Ганса вдруг перебил их третий приятель, молчавший до этого. Мне казалось, что он давно захмелел и попросту дремал, не слушая разговор за столом. Но я ошибся.

– Я был в Сталинграде, – низким хрипловатым голосом заговорил он. – И теперь я вряд ли назову их примитивными, Ганс… Да, повезло, что ж тут, забрали меня домой из того страшного котла с последней партией раненых. Двадцать третьего января мое полумертвое тело закинули в самолет, а двадцать четвертого потеряли мы тот последний сталинградский аэродром. В том котле мы варились с русскими вместе, Ганс, мололо всех подряд, невзирая на расу. По метру выскребали друг у друга землю, отбивали каждую развалину. Бывало, могли занять даже один дом: наши засядут на первом этаже, а русские еще второй удерживают. И там и там гора трупов, кто жив – еле дышит от усталости. Привалимся к стене, винтовку обнимем, и вдруг тишина. Выше тоже люди, тоже без сил. Тоже поняли, что минуту можно урвать на передых. И тут в один момент слышим: «Эй, фрицы!» Мы им: «Что вам, русские?» – «Воды хоть глоток есть?» – «Есть, а у вас что?» – «А у нас kurewo!» Так они сигареты называют. И мы менялись. Менялись, Ганс! Прекращали огонь на время, курили-пили, переглядывались, перемигивались… А потом расходились. И снова огонь. Во время одного из таких обменов я выменял шнапс на позолоченный портсигар, красивый такой. Перекурили после обмена, русский высокий был, со светлой бородой, он ее постоянно приглаживал, глядел на меня, усмехался. Потом снова встретились, уже в бою на улице. Они в окопе засели, а наш один подобрался совсем близко – и гранату туда. Но его самого же волной и зацепило, не устоял на ногах. Кто-то из русских из окопа успел выскочить и тут же положил его. А вокруг все горит, земля гудит, пыль, гарь – я не сразу разглядел, кто выскочил. Навел на него автомат и вижу – знакомый мой, бородатый. Дрогнула у меня рука. А он тем временем нашего лейтенанта угробил, тот за грузовиком прятался. Прямо в голову, мозги по всему борту, каска откатилась мне под ноги. Я на русского – он на меня – автоматы вскинули друг на друга, а он мне улыбается. Тоже узнал, значит. Мол, не обессудь. И… и ничего, патроны закончились у него. Мне повезло, значит. Он дуло опустил и усмехается еще шире. Тоже, наверное, думал, что за чертовщина, вчера менялись, а сегодня… Вижу, вроде вздохнул он, мол, стреляй, что ж. Я и… Это был честный бой. А через секунду и меня прошило. Пришел в себя уже на перевязке. Портсигар до сих пор у меня, вот он, глядите.

– Хорошая вещь…

– А мне смотреть на него тошно, – покачал головой хозяин портсигара. – Противоестественно это все, аж воротит: вот мы вместе курим их kurewo, пьем нашу воду, давая друг другу передышку, а вот уже убиваем друг друга. Того бородатого тоже, небось, ждала какая-нибудь фройляйн, как и меня моя Клара. Я лежал тогда на сыром полу в темном вонючем подвале, слышал, как в нескольких метрах от меня крысы копошатся в горе грязных бинтов и тряпок, в которой, кажется, замерзал один из наших безнадежных солдатиков, лежал и думал: какого черта я здесь делаю? Убивать можно и за деньги, и по приказу, и из страха, а вот погибать только за смысл, а иначе тошно. А смысла-то и не было, Ганс. Там-то я его и не увидел, где он мне нужен был больше всего. И тогда какого черта я делаю в этом Сталинграде, за тысячу километров от дома, который надо было «защищать»? Я лежал и думал, да, я начал думать там… Не самое приятное дело, признаюсь.

Тем временем драку удалось разнять. Побитых и едва стоящих на ногах развели по разным концам стола. Но даже сейчас они не унимались.

– А я тебе говорю, что Запад во всем виноват! Он предательски вонзил нам нож в спину в самый разгар польской кампании! – утирая разбитую губу, кричал тот, кто затеял потасовку. – Они дали в руки этим варварам все козыри! Идиоты, они ведь и себе вырыли яму! Они и понятия не имеют, с кем побратались!

В какой момент они позабыли о митингующих студентах в Мюнхене, из-за которых изначально сцепились? Я сделал знак кельнеру, чтобы он повторил мне еще стакан.

– А так бы взяли их наскоком! – все еще не унимался драчун. – Блицкриг…