Вельтаншаунг. Уровень второй

И вот показалось плечо в мундире мышиного цвета. Я выстрелил. Рукав разорвало и оросило кровью. Немец заорал, поскользнулся и упал к моим ногам. Я выстрелил ему в голову.

Враг обмяк и остался лежать. А я все никак не мог отпустить спусковой крючок. Я высадил в мертвеца всю обойму – не знаю зачем. Я словно впал в прострацию, а в это время кто-то другой руководил моими действиями.

Я очнулся в звенящей тишине, осознав, что натворил. Сейчас они кинутся скопом! Сволочи! Они знают, что мне не успеть поменять рожки!

Да, я попытался перезарядить автомат, да не тут-то было! Один «акробат» изящно кувыркнулся в проходе, но, пролетев вперед, он ударился спиной о стену, не рассчитав прыжка, замялся и не успел вскочить и пристрелить меня на месте, как шелудивого пса.

Второй метнулся, тоже, скользя по полу, стреляя по моим ногам, видимо, желая захватить меня живым.

У меня, вообще, не было шансов. Я не думал. Просто зачем-то прыгнул вперед. Уж не знаю, как все получилось, но приземлился я на шею скользящему по кафельному полу фрицу. Противно и громко хрустнули шейные позвонки. Я не смотрел вниз, я был уверен, что неудачник уже мертв.

Передо мной стояли еще двое с автоматами наперевес. В первую секунду они растерялись, не ожидали, что я выскочу прямо на них. Я ударил первого дулом по лицу, отчего немец отлетел назад. А потом, повинуясь чутью, резко присел – и вовремя. Над головой затрещал автомат.

В этот момент первый фашист, который изначально кувырком влетел в туалет, все же вскочил на ноги и открыл огонь. Я это понял позднее: немцы, по счастливой случайности, расстреляли друг друга.

А тем временем тот, кто получил от меня автоматом по мордасам, оклемался. Он, с воплем раненного медведя, кинулся в атаку.

Я выпрямился, готовый достойно принять смерть, даже сделал шаг вперед, но нога покачнулась и я позорно шмякнулся вниз затылком. Видимо, это меня и спасло, потому что рядом грохнуло так, словно нападавший не добросил гранату. Наверное, так оно и было.

Мой автомат взрывной волной оттащило к стене, но зато шмайссер убитого оказался рядом. Я схватил его, сжал, рывком сел и открыл пальбу.

Честно говоря, я не видел, куда стреляю. Да и грохота оружия не слышал: от взрыва так заложило уши, что в них образовались настоящие воздушные пробки, даже кровь из носа потекла.

Патроны неожиданно кончились. «Это конец!» – понял я.

Но никто не кричал, не стрелял. В дыму я видел плохо, но понимал, что никто больше не бежит меня убивать.

Я встал, добрел до раковины, умылся, утерся полотенцем, оставляя на нем черные разводы, и посмотрел на себя в зеркало. Мне показалось, что за эти полчаса я постарел лет на пять. На меня смотрел не вихрастый веснушчатый парень, а сосредоточенный, немного злой и упрямый юноша, точно знающий, чего он ждет от жизни.

Потом я обошел убитых, собрал «рожки». Вышел из туалета, сел прямо на пол в коридоре и захохотал. Громко, неестественно. Мне казалось, что все кончилось. Хотя, я отдавал себе отчет, что ничего еще, по сути, и не начиналось!

Мой хохот эхом гулял по коридору, наверняка, указывая врагам путь, но в эти минуты мне было все равно. Фашисты меня не слышали. И в этом было счастье!

Локация: читальный зал

За следующими дверями не оказалось ничего примечательного. Три комнаты были оборудованы для собак, но лишь в одной из них оказались овчарки. Привлеченные шумом выстрелов, они уже ждали, но и я был готов к их нападению. Не знаю, как это получилось, но я пристрелил зверюг раньше, чем они успели прыгнуть и повиснуть на моих руках.

Собаки лежали на полу, вывалив языки, и тяжело дышали. Под ними росли лужи крови. Они смотрели на меня жалостливо, с недоумением, словно спрашивая: «За что?»

И все же я прекрасно понимал, что вполне мог оказаться на их месте. Они бы меня не пожалели, разорвали б на куски. И все же в их зрачках отражалась настоящая, человеческая боль.

Мне было стыдно, что пришлось подстрелить их. Но добить – не поднималась рука. Я понимал, что они больше не жильцы. Я обманывал себя тем, что за мной по пятам бегут нацисты, что они спасут своих овчарок.

Похоже, настоящая война совсем не романтична. И нет в ней никакого геройства. Только смерть и кровь. И не бывает никакого выбора, о котором талдычили в школе. Убей или умрешь – это такая же ложь, как и все вокруг.

В замке правит лишь один закон: «УБЕЙ!»

А умрешь ты все равно, только чуть позже.

Нет никаких «или», не существует альтернативы. Внутри этих стен правит только фашистская доктрина. Нет никакой разницы, кто выскакивает на тебя с автоматами: нацисты, партизаны, немецкое сопротивление. Убить нужно всех, бог потом отделит своих.

Я уже готов поверить, что мы с Блецковичем поменялись местами; и теперь юнит из игры сидит за моим ноутом и управляет моими телодвижениями, опережая врага на долю секунды. А как еще можно объяснить эту везучесть?

Я принимаю злосчастную судьбу, понимая, что никто не захочет сюда возвращаться, а игра не терпит пустоты. Кто-то должен убивать фашистов, пока работает ноут. То есть, всегда…