Вельтаншаунг. Уровень второй

Утерев слезы жалости к умирающим собакам, шмыгнув носом, я перезарядил автомат, убедился, что магазин полон, и только потом двинулся дальше.

Четыре следующие комнаты были пусты. В них не оказалось прикованных к трубам скелетов, золотых чаш или глубоких мисок из алюминия с дымящейся лапшой. Видимо, здесь затевали ремонт, все и вынесли, а к работам приступить не успели.

Последняя комната оказалась хранилищем винных бочек. И дух здесь витал соответствующий. Но никакой охраны не наблюдалось. Я еще подумал, что вот если бы в России оставили без стражников подобный погребок, то сразу бы не осталось во всех соседних селах ни одного трезвого мужичка.

Я обошел весь подвал – ничего интересного не нашел. И зачем было так маскировать сюда вход? Неужели из-за спиртного? Странно все это. Да еще этот туалет в потайной комнате не давал покоя.

В голове почему-то все время крутился заброшенный женский туалет Хогвартса, в котором изящно ныряла в унитазы плакса Миртал, да веками ползал по канализационным трубам неугомонный глист-переросток – злой василиск.

Я шел и оглядывался: не мелькнет ли где привидение, не загремит ли цепями скелет-весельчак, не выползет ли из водопроводного крана гигантская разговаривающая змеюка – но нет, ничего.

Больше в подвале не осталось не исследованных мест.

Вернувшись назад по коридору, я поднялся вверх по лестнице в изначальную комнату. Трупы здесь, по-прежнему, валялись неприбранными, наверное, весть о нападении еще не достигла ушей начальства. И это было отлично.

Сирены молчали, фашисты не бегали, не топали, как стадо бизонов, мигрирующих на юг.

В открытую дверь врывался теплый весенний ветер, доносивший лесные запахи и пение птиц.

Интересно, как это уживались вместе: природа и фашисты?

Ранее запертая внутренняя дверь, за которой укрылся эсесовец, оказалась распахнутой. Видимо, это было условие квестовой задачи: найти тайный уровень, чтобы продвинуться вверх по этажам.

Я заглянул внутрь – тишина. И покой. И даже освещение какое-то приглушенное, щадящее.

Что там? Опять тайны?

Скользя с пятки на носок, я двинулся вперед к единственной не обследованной двери, вокруг которой, все также незыблемо, стояли огромные напольные вазы.

Да, любят немцы комфорт и красоту. И как только они всю эту эстетику совмещают с казнями, пытками, концлагерями? Раньше я думал, что фашисты – просто гопники, но нет. Обычные люди, только жестокие. И непонятно, что их сделало такими.

У новой двери я приложил ухо к замочной скважине.

– Записывайте, юные дарования, особенно ты, Якоб! Господин Геббельс в своей речи от 9 мая 1933 года сформулировал задачи нашей литературы следующим образом: «Немецкое искусство ближайших десятилетий будет героическим, будет стальным, романтическим, будет не сентиментально объективным, будет национальным, наполненным великим пафосом, оно будет общим, обязующим и связующим, или его не будет»

– Гер Шульц, можно уточняющий вопрос? – голос молодой, задорный.

– Спрашивайте, Вилли. Только без дурацких шуточек по поводу моей фамилии. Я – профессор. Ясно вам? Учитель, а не деревенский староста. Зарубите себе это на носу!

Кто-то третий сдавленно хрюкнул.

– Как можно, гер Шульц! Госпожа Блюфогельман порвет меня на британский флаг, если узнает, что зеленые практиканты посмели шутить над вами.

– Вилли!!!

– Да, да. К вопросу. В начале Великой французской революции наш немецкий поэт Клопшток знаменательно назвал одну свою оду в честь тех событий: «Они, а не мы!»[3]. Здесь восклицательный знак выражал именно сожаление. Так не создали ли французы свое пафосное национальное искусство раньше нас? А если так, то почему мы отвергаем все, что связано с Наполеоном и оккупацией, ведь положительные моменты этого периода времени налицо! Германия именно тогда начала объединение для противостояния общему врагу…

И тут меня озарило: этого не может быть! Сюда удрал офицер, подвергшийся нападению. Студентов уже давно бы эвакуировали. Кроме того, именно отсюда и выбежал карательный отряд. Как они могут спокойно вести свои лекции?

Но и это еще не все. Это ведь немцы, а я понимаю их речь. Так не бывает!

Что-то здесь не так. Меня обманывают, но не могу понять, в чем именно.

– Хорошо, Вилли. – старческий голос обрел стальные нотки. – Вы считаете себя гением, потому что науки даются вам легко, а кроме того вы заслужили железный крест. Однако, вы, не смотря на ваш наследный титул, – все еще великовозрастный балбес.

– Протестую! Я молод! – петушился Вилли под смешки друга. – И уверен, что вовсе не обязательно писать новые произведения, а нужны лишь учебники, акцентирующие внимание на правильном прочтении Гете, Шиллера и даже пересмешника Гофмана.

– Вот как? А не проще ли сгонять в прошлое, явиться к писателям и заставить их сочинить истории о грядущем мессианстве нашего фюрера? – профессор, похоже, начинал закипать и говорил что-то явно неблагонадежное.

– Вилли! – юношеский басок пытался остановить товарища от свары. – Это уже не смешно!

Но, похоже, студента несло: