Вэкфильдский священник

Таковы утшенія, даруемыя бднымъ и страждущимъ, и это одно возвышаетъ ихъ надъ остальнымъ человчествомъ; во всемъ этомъ они всхъ ниже. Кто хочетъ познать горести бдняка, тотъ долженъ самъ пережить ихъ. Мы слыхали разглагольствованія насчетъ преимуществъ нищеты передъ богатствомъ, но все это пустыя рчи; никто имъ не вритъ и не дйствуетъ сообразно имъ. У кого есть необходимое для жизни, тотъ не можетъ считаться бднякомъ; истинно нищіе ничего не имютъ и не могутъ не быть отъ того несчастными. Да, друзья мои, мы должны чувствовать себя несчастными. Никакими усиліями утонченнаго воображенія нельзя заставить себя позабыть о естественныхъ потребностяхъ человка: нельзя привольно дышать спертымъ смрадомъ тюрьмы, нельзя утолить мукъ разбитаго сердца. Пускай философы, лежа на мягкихъ подушкахъ, увряютъ, что все это можно побдить. Увы! Чего стоятъ самыя усилія противустоять такимъ впечатлніямъ! Смерть — пустяки въ сравненіи съ ними, у всякаго достанетъ силы умереть: но страданія ужасны, и вотъ чего человкъ не въ силахъ выносить.

Для насъ-то, друзья мои, и должны быть особенно драгоцнны общанія блаженства на небесахъ: если бы только въ этой жизни ждали мы себ награды, то что можетъ быть ужасне! Посмотрите на эти мрачныя стны, воздвигнутыя не только ради сокрытія насъ, но и ради устрашенія; на этотъ скудный свтъ, дозволяющій различать лишь ужасы нашего жилища; на тяжкія кандалы, наложенныя людскою жестокостью и вызванныя человческими преступленіями; когда я вижу ваши изнуренныя лица, слышу стоны ваши, о друзья мои, я думаю — каково было бы счастіе промнять все это на царство небесное. Улетть на волю, чрезъ безконечныя пространства, проникнутыя сіяніемъ вчнаго блаженства, — воспвать хвалу Всевышнему, — знать, что никто больше не обидитъ тебя, ничто не угрожаетъ, и вчно будешь имть передъ собою лишь образъ Всеблагого… Когда подумаю объ этомъ, смерть кажется мн предвстникомъ великихъ радостей; когда подумаю объ этомъ, то острйшее жало ея обращается мн въ желанную опору; и что въ жизни такого, о чемъ стоило бы пожалть? Чмъ не стоило бы пожертвовать ради такой будущности? Внценосцы въ дворцахъ своихъ могли бы позавидовать такимъ благамъ; а мы-то, смиренные, разв не устремимся къ нимъ!

И неужели намъ суждено насладиться небеснымъ блаженствомъ? Да, все это будетъ наше, лишь бы мы сами захотли того достигнуть; и еще на нашей сторон то утшеніе, что мы избавлены отъ многихъ искушеній, могущихъ затруднить намъ доступъ въ царствіе Божіе. Постараемся его достигнуть и наврное достигнемъ, и притомъ — новое утшеніе! — скоро уже. Оглядываясь на прошлую жизнь, намъ кажется, что она была коротка; но остающаяся на нашу долю во всякомъ случа еще короче: по мр того, какъ старемся, самые дни летятъ быстре, и мы едва замчаемъ, какъ минуетъ время. Такъ успокоимся же на мысли, что скоро конецъ нашему странствію; скоро мы сложимъ тяжкое бремя, врученное намъ Богомъ, и хотя бы смерть — единственный другъ несчастныхъ — еще нкоторое время отдалялась отъ васъ и лишь издали манила бы къ себ усталаго путника, но придетъ время — и скоро придетъ оно! — когда мы освободимся отъ трудовъ, — когда богачи и великіе міра сего перестанутъ топтать насъ ногами, — когда мы съ радостью будемъ вспоминать наши теперешнія скорби, — когда мы очутимся въ сообществ всхъ друзей своихъ, или всхъ тхъ, кто стоилъ нашей дружбы, — и когда блаженство наше будетъ неизреченно и къ тому же — безконечно.

XXX. Счастіе начинаетъ улыбаться намъ. Если будемъ стойки, и судьба перемнится въ нашу пользу

Когда я кончилъ рчь, и слушатели разошлись, тюремный смотритель — одинъ изъ гуманнйшихъ людей своего званія — подошелъ ко мн и сказалъ, чтобы я извинилъ его, но онъ обязанъ исполнить свой долгъ и потому переведетъ моего сына въ другую, боле тсную келью, но каждое утро позволитъ ему навщать меня. Я поблагодарилъ его за такую милость и, пожимая руку сына, простился съ нимъ, напоминая ему не терять изъ вида главной своей обязанности.

Посл этого я снова улегся на солому, и одинъ изъ маленькихъ сыновей началъ читать мн вслухъ. Какъ вдругъ вошелъ мистеръ Дженкинсонъ съ извстіемъ, что есть слухи о моей дочери: кто-то видлъ ее часа два тому назадъ съ какимъ-то джентльменомъ; они останавливались въ сосдней деревн, завтракали тамъ и направлялись, повидимому, обратно въ городъ. Вслдъ за Дженкинсономъ пришелъ тюремщикъ и съ радостнымъ видомъ поспшилъ сообщить, что дочь моя отыскалась. Но тутъ вбжалъ Моисей, крича, что сестра Софи внизу и сейчасъ придетъ сюда съ нашимъ старымъ другомъ мистеромъ Борчелемъ.

Въ эту самую минуту моя милая двочка вошла и, не помня себя отъ радости, бросилась ко мн на шею и стала нжно цловать меня. Мать ея молча плакала тоже отъ радости.

— Вотъ, папа, воскликнула моя прелестная дочь, — вотъ тотъ отважный человкъ, который меня спасъ: всмъ моимъ счастіемъ и свободой я обязана его храбрости.

Но мистеръ Борчель, который казался еще боле довольнымъ, чмъ она, зажалъ ей ротъ поцлуемъ.