Вэкфильдский священник

— О, сударыня, отвчалъ онъ, — извиняю отъ всего сердца, тмъ боле, что, если бы вы не сказали, я бы и не догадался, что вы пошутили.

— Можетъ быть, сэръ! воскликнула жена, подмигивая намъ, — но за то вы, вроятно, знаете, сколько шутокъ идетъ на унцію?

— Я вижу, сударыня, отвчалъ мистеръ Борчель, — что вы сегодня читали какой нибудь шуточный сборникъ: унція шутокъ, это очень хорошая загадка. А по мн, сударыня, гораздо пріятне встртить хотя бы полъ-унціи здраваго смысла.

— Что-жъ вамъ мшаетъ? подхватила жена, все еще улыбаясь въ нашу сторону, хотя разговоръ шелъ не совсмъ для нея благопріятно:- а вотъ я видала людей, воображающихъ, что у нихъ ума палата, а на дл и нтъ ничего.

— Видали, вроятно, и дамъ, возразилъ ея противникъ, — воображающихъ, что он остроумны, тогда какъ этого и въ помин не было.

Но тутъ я увидлъ, что жена только запутывается въ собственныхъ рчахъ, и, опасаясь, какъ бы изъ этого не вышло для нея же непріятности, поспшилъ самъ вмшаться въ дло и выказать нкоторую строгость.

— И остроуміе, и здравый смыслъ, воскликнулъ я, — ровно ничего не стоятъ, когда они не сопровождаются честностью: она одна придаетъ цну всякому характеру. Самый простой мужикъ безъ пороковъ гораздо выше любого философа, коли онъ пороченъ. Ни геніальный умъ, ни героическая храбрость — ничто, если у человка нтъ сердца.

   «Знатнйшее творенье Бога
   Есть просто честный человкъ».

— Мн всегда казалось, сказалъ мистеръ Борчель, — что это пресловутое изреченіе Попа вовсе недостойно его таланта: это ни боле, ни мене какъ отрицаніе собственнаго достоинства. Насколько мы цнимъ книги не по отсутствію въ нихъ ошибокъ, а въ силу ихъ красотъ, такъ и человка слдуетъ судить не потому, что у него нтъ недостатковъ, а по сил тхъ хорошихъ качествъ, которыми онъ одаренъ. Положимъ, что передъ ними ученый, лишенный благоразумной осторожности, или государственный человкъ, одержимый гордостью, или, наконецъ, военный свирпаго нрава; неужели мы должны предпочесть имъ какого нибудь ремесленника, всю жизнь тянущаго свою лямку и не заслужившаго ни порицанія, ни похвалы? Это все равно, что предпочитать правильныя, вялыя и безжизненныя картины фламандской школы часто ошибочнымъ, но возвышеннымъ произведеніямъ римскихъ живописцевъ.

— Сэръ, возразилъ я, — ваши замчанія примнимы къ тмъ случаямъ, когда положительныя качества проявляются въ полномъ блеск, а недостатки едва замтны; но бываютъ и такіе случаи, что великіе пороки совмщаются съ великими добродтелями, и вотъ такіе характеры заслуживаютъ полнйшаго презрнія.

— Что-жъ, сказалъ онъ, — можетъ быть и бываютъ такіе чудовищные примры, какъ вы упомянули, то есть, когда въ одномъ и томъ же лиц низкіе пороки соединены съ крупными добродтелями; однакожъ, мн никогда въ жизни не случалось встртить что либо подобное. Напротивъ, я замчалъ, что когда умъ широко развитъ, то и сердечныя способности удовлетворительны. Даже и въ этомъ проявляется милость Божія, что когда сердце испорчено, то и разумъ ослабваетъ, и такимъ образомъ, по мр того, какъ развивается въ человк наклонность ко злу, способность къ его осуществленію становится слабе. Впрочемъ, это правило распространяется, какъ видно, и на другихъ животныхъ: посмотрите, какъ мелкія и безсильныя всегда злы, трусливы и коварны, между тмъ какъ одаренныя силою и мощью большею частію великодушны, смлы и кротки.

— Положимъ, что это-то все и справедливо, сказалъ я:- но мн не трудно хоть сейчасъ указать на человка (съ этими словами я устремилъ на него пристальный взглядъ), умъ и сердце котораго составляютъ отвратительную противуположность. Да, сэръ, продолжалъ я, возвышая голосъ, — и я радъ случаю изобличить его въ такую минуту, когда онъ воображаетъ себя въ безопасности. Знакома ли вамъ вотъ эта вещь, сэръ, этотъ портфель?

— Какъ же не знакома, отвчалъ онъ съ полнйшимъ самообладаніемъ:- это мой портфель, и я очень радъ, что онъ нашелся.

— А узнаете ли вы вотъ это письмо? воскликнулъ я, — нтъ, не изворачивайтесь, сударь, а смотрите мн прямо въ глаза и скажите, узнаете ли вы это письмо?

— Письмо? возразилъ онъ:- еще бы! я его самъ писалъ.

— И вы могли, продолжалъ я, — сдлать такую низость, проявить такую неблагодарность, что написали такое письмо?

— А какъ же вы-то могли сдлать такую низость, что распечатали и прочли мое письмо? возразилъ онъ съ безпримрнымъ нахальствомъ:- извстно ли вамъ, что за это одно всхъ васъ могутъ приговорить къ повшенію? Для этого нужно только, чтобы я отправился въ судъ и далъ подъ присягою клятвенное показаніе, что вы самовольно сломали застежки у моей записной книжки, и за это васъ всхъ повсятъ вотъ тутъ, передъ этою самою дверью.

Эта неожиданная и грубая выходка окончательно вывела меня изъ терпнія, и я, будучи не въ силахъ сдерживаться доле, крикнулъ:

— Безсовстный и неблагодарный негодяй! Иди прочь отсюда и не оскверняй доле моего жилища твоею низостью. Ступай и никогда не показывайся мн на глаза. Уходи вонъ! И пусть тебя постигнетъ одно лишь наказаніе: проснувшаяся совсть, которая не дастъ теб покоя!