Век Филарета

   — Но он действительно болен, государь! И в диком Оренбурге пропадет!

   — Поговорите с князем Александром Николаевичем.

   — Государь...— с мягкою укоризною сказала Мещерская.

   —  Ну хорошо. Я распоряжусь, чтобы его переместили поближе. Трудно вам отказать, княгиня,— с любезной улыбкою наклонил голову царь.

   Они спустились к пруду. Подбежавший придворный лакей подал мисочку с крошками хлеба. Император и княгиня покор­мили белых лебедей, жадно тянувших удивительно изящные шеи с раскрытыми клювами, после чего расстались, взаимно довольные друг другом.

   Медленно возвращаясь во дворец по Миллионной улице и машинально отвечая на поклоны прохожих дежурной улыбкою, император размышлял, почему же находятся сторонники у зам­шелой православной древности. Быть может, что-то в этом есть...

    Так, несмотря на видимое поражение, защитники православия рассеивали мистический

туман.

   Последнюю ночь в Петербурге владыка Иннокентий провел в молитвах с иеромонахом Фотием, который и проводил его ран­ним утром до Московской заставы. Оренбург был заменен строп­тивцу Пензою.

Глава 8

 ВОЗВЫШЕНИЕ ОТЦА ФОТИЯ

   Княгиня Мещерская сознавала ограниченность своих возмож­ностей, однако очевидность вреда Голицына для Церкви побуж­дала ее действовать. Княгиня Софья Сергеевна была вечной хло­потуньей, из тех, кто зачастую забывает предмет своих хлопот

или незаметно меняет его на прямо противоположный, впрочем, нимало себе не изменяя. Княгиня была истинной христианкой и тогда, когда привечала пастора Патерсона, и когда боролась против его детища. Советов она просила у высланного владыки Иннокентия, который в конце мая 1819 года слег в Москве. Он отвечал в письме; «Вы правы, что увлечения князя влекут немалые потрясения и беды, однако же едва ли ваше поучение покажется ему убедительным. Ни призывать, ни ехать для вразумления Го­лицына, по-моему, не должно; когда получите извещение в сердце, когда Господь благословит, то, помолясь, напишите без гнева в присутствии Господа, со слезами, не о себе, но об общем благе и душе того, который страждет и погибнуть может, и о душах других. Пишите полную истину, без усечений, но и без жару, без колкостей; напишите все, что знаете и что Господь пошлет... Ехать ли вам к Филарету и образумить его в некоторых недоразумениях? По вашим словам, одно вразумление удалось. Он не оскорбится, когда и другое скажете, ибо у него есть намерение и желание жить для Иисуса Христа. Он также непрерывно тру­дится, чтобы найти Его и предаться Ему всесовершенно, только — своим путем».

   Княгиня написала в Москву своей сестре Екатерине Герард и доброй своей знакомой графине Анне Орловой-Чесменской о больном архиерее, Вскоре пришли ответы, в которых повествовалось, каким вниманием окружен владыка Иннокентий и с каким восторгом все внимают его словам и поучениям. В июне его проводили в дорогу. Графиня Анна Алексеевна приехала в Пе­тербург и поделилась подробностями. Она была в полном восхищении от епископа пензенского.

    В эти месяцы месяцы забытый всеми, больной и раздраженный отец Фотий тяжко переживал свое одиночество. Накопленные им озлобление и нетерпимость он излил в одной из проповедей в Казанском соборе 21 апреля 1820 года. Его слово против духа времени и развращения прозвучало вызывающе скандально. В алтаре сослужившие иереи стали с ним крайне сдержанны. Фотий же будто ринулся вниз с крутой горы, и дух захватывало, и холодок жути пробегал по спине, и веселил дух освобождения, ибо обратного хода не было. Ну, сошлют в дальний монастырь, что с того? Можно будет попроситься к владыке Иннокентию... и прокричать анафему злому и чужому городу!

Домой в корпус он вернулся в шестом часу вечера. Прислуживавший преподавателям старик Архип, потерявший глаз в суворовских походах, будто поджидал его.

   — Вечер добрый, ваше преподобие!

   «Повестка из консистории!» — мгновенная мысль. Фотий за­скрежетал зубами и вдруг заметил, что Архип достает из-за спины большую корзину, прикрытую ослепительно белым полотном.

   — Что это? Это мне? От кого?

   — Так что примите от неизвестной особы! Знатный лакей привез... На карете герб

графский! На радостях причитается с вашего преподобия... Уважьте старика...

   Фотий выгреб из кармана рясы все копейки, сунул в темную, твердую ладонь и схватил корзину. Нетерпеливо откинув платок, он увидел яблоки, груши, ананас, цибик чаю, сахарную голову, два больших сдобных хлеба, стопку книг, сверкнувших золотыми корешками, и письмо, ошеломившее его, едва взял в руки, тонким и сильным ароматом.

   — От кого ж такое? — заинтересованно спросил Архип.

   — Уйди, старик! — возбужденно воскликнул Фотий и тут только сообразил, что стоит в коридоре под тусклым светом сальной свечи. Прижав к груди корзину, он побежал в свою комнату.

   «А не искушение ли сей дар?» — поразила вторая мысль.

Он перекрестился, трижды перекрестил корзину и раскрыл письмо. В глаза бросилась подпись: «...смиренная раба Божия, графиня Анна».