Век Филарета

   Все эти слухи доносились до архиепископа московского, но не могли омрачить его душу. Всякий раз, приступая к новому и трудному делу, он видел в нем урок, посланный от Бога, и прилагал все возможные усилия для совершеннейшего его исполнения. Теперь же Провидение сочло его достойным для миссии труд­нейшей по множеству трудов, тягот, искушений и соблазнов.

   В августе 1821 года прибыл он в первопрестольную, а 14 августа в кремлевском

Успенском соборе сказал свое первое слово:

— Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа!

   Но кто я, дерзнувший возглашать столь великое слово среди столь великия церкви?., среди церкви, которая обыкла слышать живые и сильные гласы Божественного Слова, в которой сияли столь многие светильники православной веры, не угасшие и во гробах, но и оттоле еще сияющие светом будущаго века, в которой предстояли в молитвах, дознанные после небесные споспешники наших земных молитв...

   О Владыко Господи! Ты видишь глубину сердец. Ты слышишь движение помышлений, Ты зрел сие смятенное сердце, когда только еще даемы были жребии сего служения... Ради народа Твоего — многаго даруй благодать служению сему...

Мы все, когда ни встречаемся один с другим, обыкновенно приветствуем друг друга каким-нибудь желанием... Всем нам не­достает многаго, так познаем существенный для нас недостаток мира! Восчувствуем высокую потребность благодати!..

   Человек! самое близкое к тебе и самое опасное для тебя поле брани есть собственная твоя жизнь и деятельность в мире... Если тебе неизвестна сия брань, то, конечно, ты никогда не пробуж­дался от дремоты чувственной жизни к бодрствованию высшей жизни человеческой, никогда и главы не возносил из плена и рабства духовного... Зло мира нападает на нас с оружием скорбей и страданий, дабы низложить нас унынием и отчаянием; блага миря окружают нас, дабы взять в плен коварством похоти; неудержанные желания плоти простираются, по-видимому, дабы покорить нам весь мир, но на самом деле покоряют нас всему, к чему они прилепляются; плоть сражается с духом и сама с собою, страсти восстают большею частию против рассудка и нередко один против другой...

Иногда, например, нам кажется, что мы победили корыстолюбие или сластолюбия, совершив подвиг благотворения или воз­держании, но в то же самое время, входя в глубину сердца, усматриваем, что мы там побеждены тщеславием или гордостию; и там, где думали стоять под защитою совести, сверх опасения, уязвляемся ея палящими стрелами... Кто хотя однажды побежден грехом, тот уже раб греха.

...Итак, единая для нас надежда мира с Богом есть милость Бога мира, по которой Он не только не хощет мстить нам за греховную против Него вражду, но и хощет нас освободить от порабощающих нас сею враждою врагов Его и наших... как скоро мы признаем собственное недостоинство и утверждаем надежду нашу в Его милосердии... С нашей стороны вера, молитва и сми­рение открывают в нас так горнему источнику благодати...

   Собор был набит битком, так что барыни в нарядных платьях не могли даже помахать платочком от духоты. Но и эти барыни, и их мужья, и масса собравшегося духовенства, и простонародье из московских жителей, затаив дыхание, жадно внимали проповеди Филарета. Известно было об его учености и строгости, но от первого слова ожидали чего-то особенного, самого важного и самого главного — и с умилением и радостию чувствовали, что получили желаемое.

   В первые дни все особенно трогало сердце Дроздова, и при всей своей сдержанности он частенько не мог сдержать слез. «Когда я в первый раз вошел в комнаты митрополита в Лавре преподобного Сергия,— писал он Евгению Казанцеву,— у меня покатились слезы, горькия и сладкия. За 12 лет пред ним я входил сюда с трепетом, как один из малых подчиненных мит­рополита Платона. Мог ли я вообразить, что сам буду на его месте?»

   Вслед за Евангелием из печати вышла Псалтирь, переведенная под контролем Дроздова, и он с радостью узнал 21 августа об одобрении работы государем. Осенью из духовной цензуры при­шло разрешение на издание собрания всех его проповедей.

   В сентябре он получил известие о скоропостижной кончине владыки Феофилакта, так жадно спешившего жить... Но стоило ли искать мятежных бурь? В письме к товарищу по троицкой семинарии архимандриту Гавриилу Розанову Филарет писал: «...не искушайте меня никакими предсказаниями. Долго ли между бурь? Надобно спешить к пристани».

Вопреки его надеждам Москва не стала тихой пристанью.

   В августе 1822 года архимандрит Фотий был назначен на­стоятелем первоклассного Юрьевского монастыря и приехал в Москву за сбором средств на его восстановление. Жил он во дворце графини Анны за Калужской заставой прямо по-царски. Ездил по городу каждый день, обозревая церкви, монастыри, Кремль. Спустя неделю соизволил появиться у владыки Фи­ларета, где держал себя сухо и несколько начальственно. Сви­дание было недолгим, а вечером в кружке графини Анны Фотий рассуждал, что нашел в Москве «совершенное оскудение по­движников».