Век Филарета

   Как бы выразить то, что сам он скорее чувствовал, чем понимал рассудком? Не выгоды и невыгоды монашеского положения занимали его ум. Вера давно составляла основу его жизни, но в положенииприходского священника страшило его впадение в некую обыденность, тогда как душа рвалась к большему, к более глубокому постижению

сокровенной Божественной Истины. Его не понимали ни родные, ни многие собратья по службе, но вопреки житейскому здравому смыслу он полагался на внутренний голос, тихо звучащий в нем.

«....Меня затрудняет несколько будущее,— вновь взялся он за перо,— но я, не могши прояснить его мрачности, успокоиваюсь, отвращая от него взоры, и ожидаю, доколе упадут некоторые лучи, долженствующие показать мне дорогу. Может быть, это назовут легкомыслием, но я называю это доверенностью Прови­дению. Если я чего-нибудь желаю и мне встречаются препятствия в достижении предмета желаний, я думаю, что не случай толкнул их против меня и потому без ропота медлю и ожидаю, что будет далее. Мне кажется, что несколько лет нерешимости проститель­нее, нежели минута опрометчивости там, где дело идет о целой жизни. Пусть кто хочет бежит за блудящим огнем счастия, я иду спокойно, потому что я нигде не вижу постояннаго света. Я пред­лагаю Вам сии мысли, ожидая им справедливого суда от Вашей опытности и надеюсь узнать со временем Ваше мнение...»

   Тем временем в комнате Дроздова, служившей кухней и сто­ловой для троицких учителей, их слуга Дормидонт, отставной матрос и яростный спорщик по Апокалипсису, соорудил нехитрый обед. Жили учителя небогато. Жалованье Дроздова увеличилось до ста шестидесяти рублей, да еще от высокопреосвященного добавлено было пятьдесят рублей за проповедничество, но все деньги уходили на пропитание и на книги.

    На запахи свежих щей с укропом и селедки с лучком потянулись товарищи: учитель риторики иеродиакон Самуил, учитель поэзии Кирилл Руднев, учитель грамматики латинского класса и немецкого языка Никифор Платонов, учитель низшего грамматического класса и французского языка Михаил Платонов, приехавший из ярослав­ской семинарии учитель Протопопов. К концу обеда, когда Дор­мидонт принес вторую бутыль лаврского кваса, в дверях показался отец ректор, которого тут же пригласили откушать.

   Архимандрита Евграфа любили в семинарии. В нем не было ничего начальственного, однако ласковые просьбы его и укориз­ненный взгляд всегда печальных глаз воздействовали на семина­ристов не слабее громовых разносов архимандрита Августина. Вот и сейчас ректор присел на лавку и вдруг рассказал недавний случай, когда его собачка Черныш вовсю истрепала картуз Василия Дроздова, играя с ним весь вечер, пока сам Дроздов и отец ректор были увлечены беседою о проявлениях соприкосновения земного и небесного миров.

   После дружного смеха возникла пауза. Обыкновенно, отобе­дав, учителя до чая пускались в разговоры, но появление ректора у Дроздова было явно неслучайно, и они потянулись к дверям.

   — Я с приятной вестью! — объявил ректор, когда они остались одни,— Только что владыка распорядился увеличить тебе жалованье до двухсот пятидесяти рублей! Ну не славно ли!.. Ты не рад?

   -И рад и не рад, отец Евграф,— отвечал Дроздов. Они были друзьями с ректором, но Василий не решался обращаться к нему на ты..— Владыка звал меня сегодня после вечерни.

   -Верно, хочет объявить о прибавке.

   - Нет, тут другое. Он ждет от меня прошения.

   -Что ж ты?

   -Я думаю.

Друг мой, объявлю тебе и иную новость. Меня призывают в Петербург. Официальной бумаги еще нет, но известие сие верное. Через месяц-другой должен буду оставить я Троицу, семинарию и тебя... но прежде мне хотелось бы увидеть твое пострижение. Ручаться не могу, но буди малая возможность помочь тебе оттуда —не премину сделать все возможное... Решайся! Помнишь евангельские слова: Не вы избрали Мене, но Аз

избрал вас?  Помоги тебе Господи!

   Несмотря на простоту и очевидность выбора, Василий вы­жидал. Терпеливое молчание митрополита, мягкие призывы отца  Евграфа и затаенное недовольство отца он вполне понимал и все же не спешил. В полной мере тут выказалось его пренебрежение суетною молвою, нередко покоряющей своей силе людей слабых.

   Смирение —черта важнейшая, естественная и необходимая как в христианине, так и тем более в монашествующем, вполне проявилась в нем уже тогда. Однако одною покорностию не исчерпывался его характер. Все мы призваны на этот свет для свершения

только нам вверенного дела, в котором и долг наш перед Богом и служение перед людьми. Никто не волен уклониться от оного, но как же важно вовремя и правильно определить то самое свое дело, на которое стоит употребить все силы, потратить весь пыл сердечный. Мало кому неведомо блуждание по случайным путям, служение то ради копейки, то суетной молвы ради, без светлого чувства удовлетворения и душевного покоя. Как же важно на жизненном пути не изменить себе, своему хотя бы и неясному призванию, устоять перед непониманием, а подчас и осуждением решения со стороны большинства.