Век Филарета

    Пришедшему на митрополичье подворье протоиерею Иоанну Борзецовскому первый встреченный послушник сказал, что нынче прием отменен, владыка болен. А дело отца Иоанна, настоятеля храма Иоанна Воина на Большой Якиманке, не терпело отлагательства. Прошло уже несколько месяцев, как стараниями при­хожан собраны были деньги на возобновление холодного храма. Требовалось одобрение владыки на рисунках икон. Уже и мастеров нашли, и материалы закупили, а начать не смели.

    Отец протоиерей на всякий случай вошел в приемный покой и обратился к секретарю митрополита Николаю Васильевичу Данилову.

      — Не могли бы вы как-нибудь передать высокопреосвящен­ному сии рисунки?.. Не сомневайтесь, все составлено по канонам!

      — О чем вы просите, батюшка! — с досадою ответил Дани­лов.— Владыка не встает с постели и просил послать за доктором!

      — Виноват...— тяжело вздохнул настоятель.— Дело-то стоит... Боюсь, мастеров у нас переманят.

     Все же отец Иоанн медлил уходить, приметив, что секретарь задумался.

     — Покажите мне, батюшка, ваши рисунки,— неожиданно по­просил он.—Так... так... Алексей, можно доложить владыке об отце настоятеле.

    — Не смею, не приказано,— ответствовал молодой послушник и с укором глянул на отца Иоанна.

    Батюшка смутился. И чего он, в самом деле, лезет к больному митрополиту! Ну, замедлится возобновление холодной церкви — велика ли беда? Значит, такова воля Божия... Уходить надо...

    И все-таки стоял, ожидая ушедшего во внутренние комнаты секретаря. Данилов вернулся через несколько минут и объявил:

    — Пожалуйте, владыка вас просит.

    — Что вы сделали? — испугался отец Иоанн.— Я лишь передать хотел... Ну чего я буду тревожить больного? Мое дело не­важное и не к спеху!..

    — Пожалуйте, пожалуйте, после поговорим,— с непонятной полуулыбкою отвечал секретарь,— Уложитесь в десять минут.

   Перекрестившись и сотворив молитву, со страхом миновал настоятель комнату с огромным зеркалом, с большим образом преподобного Сергия и портретом покойного митрополита Пла­тона, открыл дверь, раздвинул тяжелые малиновые портьеры и вошел в кабинет. На диване с высокою деревянною спинкою лежал митрополит в холщовом коричневом подряснике, укрытый овчинным полушубком.

    — Что у тебя, покажи,— слабым голосом спросил он, с трудом поднимая голову с высокой белоснежной подушки.

    Протянутую кипу бумаг и рисунков принял с явной неохотой, но стал разбирать.

    — Доброе дело делаете, доброе... Подай мне перо.

    Отец Иоанн дрогнувшей рукою взял со стола одно из хорошо очищенных перьев,

обмакнул в чернильницу и протянул митро­политу. В верхнем углу прошения тот аккуратно написал: «До­зволяю. М.м. Филарет» — и небрежно отложил бумагу.

    — Премного  благодарен   вам,   высокопреосвященнейший владыко!  — с чувством сказал настоятель.— Не  смею долее утомлять вас...

    — Ты погоди...— голосом потверже ответил митрополит, раз­глядывая рисунки,— Этот вот для какого ряда иконостаса?

    — Для верхнего, владыка. Образ Пресвятыя Троицы.

    — Вижу. Слишком живо написано, благолепия недостает... В иконописи мы применяемся к обыкновенному восприятию человеческому, но видимое понимать надо духовным и высшим образом. Как в Писании сердце Божие значит благость или любовь Божию, так и на иконе руки Божий означают всемогущество... а тут кулачищи мужицкие. Исправить следует...

    — Непременно, владыка! Так я пойду...

    — Погоди. Ты присядь на стул... Образ Рождества Христова хорош. Смотри, чтоб на икону точь-в-точь перенесли...— Филарет отставил руку с картоном и, дальнозорко вглядываясь в рисунок, обратился к настоятелю: — Тут что хорошо — радость чувствуется! Рождение всегда радостно, потому что представляет торжество жизни. Тут же радость не одним родителям, не одной стране или роду — радость беспредельная, простирающаяся от неба до ада, всем людям вовеки!..

    — Я было смутился, владыко,— решился вставить слово отец Иоанн,— что вместо осляти нарисована лошадь, а богомазы стоят на своем, дескать, так издавна принято.

    — Оставь,— чуть махнул ладонью митрополит и, покряхтев, присел на диване, откинувшись на подушку.— А образ святителя Алексия куда повесишь?

    — Между окном и правым клиросом.

    — Да у тебя ж там темно. Никто и не увидит.

    — А мы, владыка, спилили росший рядом вяз, он тень давал, теперь намного светлее стало.

    — Тогда ладно. Хорошо, что чтишь память митрополита на­шего и чудотворца... Весь путь его — великое поучение для нас. Для исцеления агарянской царицы предпринял он путь в страну, омраченную зловерием, подобно евангельскому Пастырю, оставил девяносто и девять овец ради одной заблудшей — сие заметь... Могло быть искание тщетно, но Дух Божий даровал ему силу для открытия очей телесных и просвещения искрой света духовнаго. Так ли мы с тобою, отец, поступаем?.. Иные пастыри играют себе на свирели, предками настроенной, иные превозносят ис­кусство слова, третьи полагают все дело священника в служении по древнему чину. Все сие необходимо и спасительно, да не упу­стить бы познания о внутреннем состоянии овец, нам вверенных. А это у тебя апостолы...