Ведьмы графства Эссекс

Глаза Хопкинса приоткрыты. Он пытается что-то сказать, но в его горле булькает кровь, и я не могу разобрать ни слова. Очередной приступ кашля сотрясает его тело, и кровь выплескивается из его горла на халат. Я приподнимаю его за плечи, чтобы ему было легче дышать, и вытираю фартуком нити красноватой слюны, стекающей из уголков его рта. Он почти ничего не весит. Матушка Кларк почти ничего не весила.

– Что вы наделали?

В дверях стоит госпожа Бриггс. Должно быть, она услышала мой крик. Ее правая рука, порозовевшая от стирки, прижата к щеке.

– Ничего, – кричу я.

Слышала ли она, как я разговариваю с Ним?

– Ничего, – снова повторяю я и делаю над собой усилие. – Господин Хопкинс серьезно болен. Нужно немедленно отправить за доктором. Он не может дышать, госпожа…

Я кладу голову Хопкинса назад и слышу, что он наконец-то дышит, вдыхая спертый воздух. Кажется, он приходит в себя. Хватка ослабевает на моем запястье, но его глаза, прикованные к моему склонившемуся над ним лицу, расширены и лихорадочно блестят. Присцилла бежит за Самуэлем, оставив нас наедине. Я опускаюсь на колени перед креслом, чтобы удерживать Хопкинса в положении, в котором, мне кажется, ему легче дышать. Он выглядит удивленным. Может быть, он удивлен, что я помогаю ему, но, полагаю, смерть сама по себе удивительна, когда она неожиданно прилетает к тебе на плечо мрачной птицей. Я чувствую, как дрожит его тело в моих руках, приглаживаю волосы над нахмуренным лбом. Кажется, нужно сказать ему что-то успокаивающее или, возможно, спеть псалом, но в моей голове не находится ничего подходящего. Я наклоняюсь к его уху и спрашиваю, как он когда-то спрашивал меня, девственник ли он еще? И отстраняюсь, а он переводит взгляд на меня и хрипит, а я улыбаюсь.

– Потому что я – нет, – говорю я. – Ваш благочестивый дружочек господин Идс позаботился об этом. Но вообще, думаю, вы уже знаете. Наверное, это мучительно – отказывать себе в этих земных удовольствиях, думая, что так делают все, а потом узнать, что твои соратники только притворяются. Но, конечно, Бог видит истинные помыслы в сердце каждого человека. Чистоту его намерений.

Жестоко. Но если не сейчас, случай может больше не представиться. Его ноздри расширяются, а в уголке рта снова появляется кровавая пена. Я вытираю ее фартуком. У своих ног, рядом с креслом, я вижу «Обнаружение ведьм» – прекрасная новая кожа забрызгана вином.

– Я прочту вашу книжицу, – говорю я ему. – Прочту после вашей смерти. Вы боитесь ада? – спрашиваю я и чувствую, как содрогается его тело, как кровь бурлит в глотке, – и это достаточный ответ.

И тогда я чувствую что-то похожее на нежность. Не к нему, но ко всем остальным, ко всем остальным мужчинам и женщинам. Ко всему страху и смятению, к миру, который вывалил в избытке свою невыносимую красоту на наши сломанные спины. Я не прощаю его, но обнимаю. Я говорю ему, что мне кажется, мы отправляемся не в рай и не в ад, но в никуда, и это никуда не так уж и плохо. Я знаю, потому что уже была там.

Доктор Крок ополаскивает руки и укрывает одеялом обнаженную грудь Хопкинса, влажную и дрожащую в свете тусклой свечи. «Безволосая», – удивляюсь я. Рот Хопкинса очищен от запекшейся крови. Дышать ему стало легче, но дыхание все еще затрудненное, сипящее.

– Вы готовы позаботиться о нем, Ребекка? – спрашивает лекарь. – Будет неразумным, если в комнате больного куча людей будет сновать туда-сюда. Болезнь вашего господина заразна. Поэтому, строго-настрого, – он трясет пальцем перед моим носом, – никаких посетителей.

Как будто кто-то в Мэннингтри захочет посетить это кладбище. Но я киваю. Возлагая такую ответственность на меня, доктор, должно быть, считает меня тем человеком в доме, кого меньше всего жалко, и он не ошибается. Он захлопывает кожаный чемоданчик и встает, откидывая фалды пальто.

Я следую за ним по коридору в пустую гостиную.

– О! – восклицает он, поднимая пыльную бутылку с полупустой барной полки. – Кларет. Можно? – спрашивает он, взбалтывая вино в бутылке, с довольной ухмылкой.

Значит, слухи правдивы.

Я пожимаю плечами, и он, сочтя этот жест за разрешение, находит два стакана под барной стойкой.

– Что я должна делать? – спрашиваю я, пока он бодро вытирает их от пыли кружевной манжетой.

Доктор Крок пожимает плечами, наливая вино.

– Чахотка запущена… – вздыхает он, барабаня пальцами по горлышку бутылки. – На самом деле уже почти ничего нельзя сделать. Разве что у вас под рукой есть король, который мог бы прикоснуться к больному? Хотя, если бы он у вас был, я бы предложил сдать его парламенту за вознаграждение, – усмехается он, пробуя вино. – Мы могли бы разделить прибыль.

У него маленькие зубы, коричневые, как желуди. Я просто смотрю на доктора, пока он не перестает балагурить и не сдается моему желанию быть воспринятой всерьез.

– Ну хорошо, – говорит он. – Теплое вино трижды в день. Достаточно огня. И нужно очищать рот от крови. И молиться, полагаю. Неизвестно, сколько ему осталось. Может, несколько дней, а может… Власть Божья велика, а милость бесконечна.