Ведьмы графства Эссекс

Пастор потерял лошадь, а лавочник ослицу, но йомен Ричард Эдвардс не собирается уступать ни в чем, претендует на настоящую бойню. Поглаживая тонкие усики, он рассказывает, как однажды, в солнечный воскресный день, он погнал свое стадо пастись на Уормвудский холм, неподалеку от лачуги старой матушки Кларк. Вдруг белая телка будто охромела – оступилась и упала, глаза ее закатились, и она тут же окочурилась. В следующую среду, в том же самом месте, в тот же самый час, черная также встретила свой конец. И еще одна, и еще – как будто каждую поражала невидимая молния. Он вскрыл этих коров – заставил работников проверить каждый дюйм еще дымящихся внутренностей, – но ни язвы, ни следов яда, которые могли бы стать причиной столь внезапной кончины, обнаружить не удалось. Он так и не смог объяснить эту загадочную – и дорогостоящую – напасть, по крайней мере до сего момента. Он благочестивый и праведный человек, отец четырех здоровых сыновей. Бог щедро осыпал его всяческими милостями. Так с чего бы ему теперь отворачиваться и насылать проклятия? Он чувствует, что кто-то вмешивается в его дела, и, как человека с определенным положением в обществе, его крайне беспокоит чувство, что кто-то вмешивается в его дела.

Господин Идс, возможно, сомневается в том, что показания Ричарда Эдвардса следует принимать во внимание.

– Его послушать, – шепчет он на ухо Стерну, – так можно подумать, что старая матушка Кларк караулит у окна с мушкетом.

Для большинства жителей Мэннингтри потеря здорового бычка или дойной коровы – огромная беда. Потеря ребенка, особенно девочки, – меньшее несчастье. Конечно, будут плакать, будут и поститься. Но об этом не скажут открыто, потому что такое случается постоянно и потому что так угодно Господу. В целом городе вряд ли найдется дом, в котором не было бы маленькой неосвященной могилки, приютившейся под ежевичным кустом, имени или пары-тройки имен, накорябанных на внутренней стороне обложки семейного молитвенника. Но наше время отличается тем, что в Мэннингтри практически не рождается здоровых младенцев, и совсем мало детей доживает до отлучения от груди. Полагаю, Хопкинс, Стерн и Идс навещают повитух и кормилиц, выслушивая истории о загадочных лихорадках и скрюченных ручках и ножках. Как будто Ангел Смерти незваным гостем прошелся по городу ночью, как в далекие времена в Египте. Или про существо, родившееся с тремя болтающимися мертвыми ногами на каждом бедре. Один большеглазый мальчуган просто умер в своей колыбели. Малыш, споткнувшись у ручья, упал и утонул. Нет сомнений, они насмотрелись на рыдающих женщин. Интересно, они считали такое поведение неподобающим? Интересно, предлагал ли им Хопкинс, всегда такой уравновешенный и любезный, помолиться вместе – может, он взял их руки в свои, опустился на колени и прочитал «пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо таковых есть Царство небесное», или «в доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, Я сказал бы вам: „Я иду приготовить место вам“»?

А после молитвы не спрашивал ли он у подавленной женщины, где умер ее малыш, и знает ли она, кто живет поблизости, и кто нянчился с малышом, и кто его гладил и называл прелестным ребенком, трепал за щечку? И какие ответы он получил – Уэст, Мун, Годвин, Кларк, Лич?

15. Прелюбодеяние

Я одна дома, когда раздается стук в дверь. Этот стук означает «пришли проблемы», потому что уже почти полночь, а если бы это мать вернулась домой из кабака, она бы не стала тихонько стучать, а просто проорала бы в окно, чтобы я открыла дверь, да поскорее. Поэтому я беру железную кочергу и чуть приоткрываю дверь. Там, у порога, стоит запыхавшийся господин Джон Идс, его воротник высоко поднят, закрывая лицо, а на полях шляпы блестят капли дождя. Его взгляд перемещается с моей головы – я краснею, вспоминая, что она непокрыта, – на кочергу в моей руке.

– Я пришел один, – выдыхает он. – Не бойтесь, мисс Уэст.

«Да, – думаю я, – но зачем вы пришли?» Мы не виделись около двух недель. На самом деле я держалась подальше, потому что где Идс, там и Хопкинс. Я открываю дверь немного шире и выглядываю наружу.