Ведьмы графства Эссекс

Когда Кассандра скачет мимо «Красного льва», Стерн великодушно улыбается собравшемуся под навесом простому люду – народ курит трубки и пьет пиво, – слуге мясника, соскребающему красноватую жижу с крыльца хозяйской лавки, нежно-юной Пруденс Харт, спешащей вниз по холму с корзиной печений и ребеночком в животе. Их невинность умиляет его. Они не слышат, как бесы скребутся за штукатуркой, не видят проклятий, вспоровших эфир над их головами. Но господин Стерн из Мэннингтри слышит и видит.

Джон и Мэтью, Иоанн и Матфей. Полагаю, они мнят себя апостолами – в доспехах Бога, с высоко поднятыми огненными мечами.

По улицам курсирует небольшая компания мужчин, они чувствуют свое предназначение – предназначение, известное всему городу. Они – инквизиторы. Впереди – Хопкинс, высокий и библейски-черный, его шпоры клацают по мокрым булыжникам. За ним – дородный господин Стерн, в подбитом тонким мехом плаще для верховой езды и улыбкой на тысячу фунтов. В нескольких шагах позади них идет мой милый Джон Идс, шляпа низко надвинута на глаза, под мышкой потрепанная кожаная папка с бумагами. Они знают несколько домов, которые им стоит навестить. Определенных лиц они вызывают через мальчишку Райтов, который за блестящий пенни готов хоть пешком до горы Синай и обратно. А еще, прослышав о праведном начинании этих джентльменов, некоторые добровольцы сами приходят на допрос – скромные и благочестивые или наглые и злопамятные – Хопкинсу это без разницы. Все сходятся в одном – довольно давно происходит что-то неладное. Все судачат, что несчастья, преследующие город, слишком суровы. Дети рождаются чахлыми, пироги не поднимаются, кошки орут в переулках ночь напролет, и масло не взбивается. Мир замерз и гниет изнутри.

Они начинают называть Хопкинса «Разоблачитель ведьм». Оборванная детвора на спор бегает за ним или степенно шлепает по грязи, подражая его решительной манере, распевая про старую Матушку-Гусыню верхом на ее прекрасном гусе. Некоторые говорят, что у него всегда с собой книга, в которой записаны имена всех слуг Сатаны, со всего мира, и что такая книга должна быть очень большой или же почерк мелкий и убористый. Это, конечно, неправда. Все наши имена он держит в голове, ему не требуются банальные заметки.

Говорят, господин Идс – настоящий профессионал: он все методично записывает. В Торне, или за скудным кухонным столом, или даже на верстаке у плотника он раскладывает папку, зажигает огарок свечи, чинит перо и удобно располагает чернильницу и горшочек с порошком. Интересно, приглушает ли этот ритуал его тревогу?

Интересно, он что-нибудь чувствует? Твердой рукой он датирует и озаглавливает лист – отдельный для каждого визита: 1 марта. 1644, 2 марта. 1644, 3 марта. 1644. Свидетельство _________. В то время как методы Хопкинса явно непоследовательны и последовательно мистифицируемы. Конечно, порой ему вовсе не требуется использовать никакой метод; некоторые и так знают, что они должны сказать, какие имена упомянуть и какие убедительные детали предоставить. Других же нужно уговаривать, умасливать, как детишек перед обеденной молитвой, – чтобы они открыли свой рот и черную ленту аккуратно размотали с их языков. Столько всего им можно поведать о том, что именно с ними произошло.

Некоторым требуются гарантии, что их защитят от дальнейшего урона. Другие, напротив, желают его, потому что лучше быть замеченными, пусть самим Дьяволом, чем оставаться в тени. Я слышала, двое рыдали. Могу догадываться, кто из них бушевал, буйствовал и стучал кулаком по столу, так что господин Идс подпрыгивал на стуле и на его совершенной стенографии появлялось чернильное пятно. Могу представить, как смущались некоторые, когда приходилось говорить весьма странные вещи. Кто-то, полагаю, сочинял слово за словом, прямо по ходу дела. Я думаю о девицах. Девицах, таких, как я. Девицах, возможно, знакомых со мной. Девицах с их болезненной бледностью и изящными кружевными воротничками. Как бы я повела себя, столкнувшись с заботливым вниманием трех мужчин, двое из которых молоды и не женаты? Краснела бы и хихикала или не могла бы связать двух слов от смущения? Нам никогда не хочется говорить, что произошло с нашим телом, описывать ту штуку, которая сидела у нас на груди, или другую, которая гладила нас по животу. Представляю, как тяжело было добиться ответов от девушек. Представляю, что девушки не хотели, чтобы мужчины вообще обращали свое внимание на то, что у них есть тела. А другие хотели этого слишком сильно, изнывая под туго затянутыми корсетами, с искусственным (втирание цыплячьей крови) румянцем на щеках. Кто бы мог подумать, глядя на нас, так похожих друг на друга внешне, что под этими накрахмаленными, идеальной белизны чепцами скрываются настолько разные девушки с настолько разными мыслями.