Ведьмин круг

«Правильно! – подумал Высик. – Вот то, что меня все время смущало, а я, идиот, не ухватил! Деревянкин ехал в Москву, а не из Москвы – что противоречило его утверждениям, будто он через Москву возвращается в родные края… Как же это я?»

– Получается, – заметил он вслух, – что я сыграл Деревянкину на руку, отпустив его. Без документов ему лучше было на глаза Свиридову не показываться. Кое-какие подсказочки у него были, и он надеялся разнюхать, кто убил бухгалтера и украл документы, чтобы не с пустыми руками возвращаться. А может, и документы вернуть, если повезет. Одного не учли – ни он, ни я: что я его прямо к вам в пасть направлю…

– Да, когда он появился у соседки и передал привет из Архангельска, нам ничего другого не оставалось, как от него избавиться, слишком близко он подошел. Мы же не ведали, что ему самому мало что известно, что он, как попугай, твои слова повторяет… В угол ты нас загнал, милый: и убивать в таких обстоятельствах не с руки, и не убить нельзя. Я сразу поняла, что это плохо кончится. При такой нескладехе всегда где-нибудь осечка выйдет.

– И вам, и Свиридову я игру поломал… – усмехнулся Высик. – Надо же, такое прочное здание было – а за одни сутки рассыпалось, как карточный домик. Судьба, видно, от которой не уйдешь.

– Это верно, от судьбы не уйдешь, – согласилась старуха.

– Хорошо, не буду вам мешать, – сказал Высик. – Вам еще много о чем надо поговорить. Я передохну маленько, – обратился он к оперу, – да и отправлюсь на последний бой…

– Передохни, коли надо. Пусть тебя в дежурке устроят. А мы, Прасковья Ивановна, продолжим… Итак, вы хотели нам продиктовать, кому по Москве вы морфий поставляли…

– Да, да, записывай, милый. Полный списочек тебе дам.

Высик вышел, закрыв за собой дверь.

Он устроился в дежурке и моментально отключился, как он это умел. И сон ему привиделся путаный, рваный, пронизанный нервной вибрацией, от которой образы дрожали и расплывались.

…Осенние неяркие дороги, пасмурный денек. И фургоны на конной тяге скрипят, их полотняные бока полощутся на ветру. На фургонах яркие картинки, зазывно-раешные: это едет бродячий театр. Актеры грустные, призадумавшиеся. И этот, возницей на первом фургоне, в остроносых непрактичных туфлях на матерчатых подошвах, в зеленом трико и плаще, сонно держит вожжи, задумавшись о своем, иногда с машинальной ленцой понукая лошадь… Откуда они катят, и куда, в каком городе им так не повезло со сборами? В уши Высика стал проникать шепоток: «Нам-то не повезло, а Коломбине всегда везет, она без прибытку не останется… Руки загребущие…» – «Все в ее сундуке», – сказал кто-то. И Высик, как это бывает во сне, увидел внутри одного из фургонов сундук Коломбины: огромный, темный, с окованными углами, с тяжелым замком. Красавица Коломбина сидела на этом сундуке, и во сне невозможно было понять, чего больше в ее красоте: хрупкого изящества или полнокровной жизненной силы – в ее облике странным образом сочетались хрупкость и ядреная стать. Сундук был страшен – не только своей внешней угрюмостью, но и тем, что подразумевалось его размерами: он говорил о наглом и безжалостном скопидомстве, и веяло от этого отвратительной неестественностью. Негоже было цветущей красавице скопидомничать, как старухе, не шло ей это, и сундук был особенно страшен, потому что выступал свидетелем отравленного сознания, свидетелем яда себялюбивой старости, проникшего в прелестную головку. С предельной ясностью ощущалось, что Коломбина не отомкнет его, не поделится ценностями, даже если ее товарищи по ремеслу будут умирать от голода. И что там за ценности? Какими путями накопленные? Высику не хотелось получать ответы на эти вопросы, потому что жутко соприкасаться с неправедно нажитым… И вместе с тем зрение его становилось все более рентгеноскопичным, – по издевательскому принципу сновидений, превращающих нежеланное в реальность и тем настырней эту реальность навязывающих, чем отчаяннее ты хочешь от нее уйти. Он уже мог видеть сквозь стенки сундука темные очертания множества предметов, становившиеся все различимей для зрения, напрягаемого против воли…

Высик проснулся, открыл глаза и некоторое время лежал без движения. Никогда ему не снилось таких снов. Этот сон был вообще не из его жизни и не из его опыта, и непонятно, откуда он взялся, из каких искаженных реалий сложился. А в ушах продолжало отдаваться пульсацией разбудораженной крови: «Сундук Коломбины… Сундук Коломбины…» И было страшно от этого неуемного шепотка.

Потом шепоток улегся, и Высик окончательно пришел в себя. Да, многое произошло с ним за последние сутки, в том числе задевшего душу. Неудивительно, что снится всякая дрянь. Сон этот – из единичных. Не из тех, которые способны возвращаться. Значит, надо поскорее забыть его и больше не вспоминать.

С улицы донесся какой-то шум. Высик повернул голову, и дежурный, уловив его движение, оглянулся.

– Что такое? – спросил Высик.

– Подводы с мертвыми приехали… Народ осматривает, дивится.

– Угу… – Высик коротко кивнул, присел, помотал головой и, прогнав остатки наваждения, вышел на улицу.