Ведьмин круг

Сумасшедший опять стал забирать в сторону от проезжих дорог. Он провел своих преследователей через логовину, потом мыском леса. Местность после мыска пошла неровная, ухабистая дорога иногда сужалась до тропинки, огибая старый, поросший травой и кустарником глинистый карьер. Потом они вновь свернули влево, в лесное бездорожье, чтобы двинуться правей где-то через километр. Мелькнул просвет – лесная дорога проходила неподалеку. Потом открылась небольшая делянка, а после делянки они пересекли крутой, глухой, заросший овраг. Сумасшедший шел, не сбавляя темпа, не оглядываясь по сторонам. Преследователям оставалось только поспевать за ним.

По прикидкам Высика, они миновали стороной его район и сейчас забирали к райцентру, до которого пешим ходом получалось, по этим же прикидкам, часа два.

Еще минут двадцать – и они увидели очередной глухой лог, а в нем – следы недавнего побоища. Брошенное оружие, трупы, валявшиеся здесь и там… Человек пятнадцать полегло, не меньше. Основная драма разыгралась около строеньица, напоминавшего полуразвалившийся охотничий домик дореволюционных времен. Главный бой велся за него, и мертвых больше всего осталось возле его стен.

Мария с отчаянным воплем кинулась к одному из мертвых.

– Алеша!..

Ее крик еще не отзвенел в воздухе, когда недоумок оглянулся и тупо уставился на них. Высик, напрягшись, нащупал пистолет и наполовину вытащил его из кобуры.

Для Марии внешний мир перестал существовать – она припала к мертвецу, обхватив руками его голову.

Сумасшедший, немного поколебавшись, повернулся и вприпрыжку побежал прочь, по одному ему ведомому пути. Высик помчался за ним следом, успев заметить краем глаза, что Мария лежит, не меняя позы, и даже нельзя точно сказать, плачет она или ее горе слишком велико для слез, которые придут, когда отпустит первый спазм тоски и отчаяния.

Самые разные мысли проносились в голове Высика.

Мощная банда, думал он, и схватка со Свиридовым здорово ее обескровила. Даже если считать, что полегло поровну с каждой стороны… А ведь Свиридов, как обороняющийся, имел преимущество. Если бы эта банда заявилась в деревню в полной силе, Высика и Марию ничто бы не спасло. Свиридов сыграл свою роль амортизатора удара, и тут Высик мог радоваться точности своих расчетов.

Но Мария… Это горе, эта страсть, прорвавшаяся наружу… Да, она любила этого стервеца. Высику стало страшно – так страшно, как никогда в жизни, страшно задним числом, потому что он понял, какой опасности избежал. Это извечное бабье, которое было в Марии, перевешивало все выкладки и расчеты, для нее самой вроде бы убедительные – убедительные до тех пор, пока в глубине души не верилось, что смерть любимого человека совсем рядом. Если бы это со всей остротой проникло в ее сознание, Высику несдобровать, она сорвала бы на нем отчаянье своей страсти, не думая о последствиях, о том, что он – ее единственная защита и от убийц, и от лагерей, и от всего самого страшного. Высик понимал теперь, что он чудом не сделал ни одного неверного жеста, не допустил ни одной неверной интонации. Нечего и говорить о смысле его слов. По большому счету, все его слова пропадали втуне, она слушала их и не слышала, полная своим. Высик пришел к ней из мужского мира, взгляды и правила этого мира он попытался протащить в ее женский мир, использовать применительно к ней – а для нее всего этого просто не существовало, было тем чуждым и посторонним, что, возможно, принимаешь умом, но душой не усваиваешь: все доводы разума разлетаются вдребезги, едва поднимется иное из глубины естества. Эта слепая нерассуждающая сила – сила любви, сила продолжения рода или как хочешь ее назови, дикая и дикарская сила, управлению не поддающаяся, – смела бы Высика, как пылинку, если бы он растревожил ее до времени.

Взаимопонимание между ним и Марией было только кажущимся, сейчас это до Высика дошло. Не могло быть между ними точек соприкосновения, и вера в то, что женщина, наделенная такой красотой, способна воспринять цивилизованные правила игры, была самообманом. Тем более горьким самообманом, что Высик ведь знал ее биографию и не должен был питать никаких иллюзий, если бы ему самому не хотелось обмануться.

Припомнился рассказец из школьного учебника истории, как страшно княгиня Ольга отомстила жителям города, убившим ее мужа: внешне смирившись, собрала с каждого двора по голубю в виде покаянной дани, а потом, привязав к голубям горящую паклю, отпустила их лететь в родные края…

Да, именно так, испокон веку и вовеки веков. И, может быть, не заря сейчас разгорается на востоке, а запаленный очередной женской местью пожар…

Сейчас Мария впадет в оцепенение шока: это оцепенение начало на ней сказываться еще в доме. Этим и объяснялось ее холодное спокойствие при трагических для нее разговорах. И оцепенение это будет напоминать застывший кратер вулкана. Тонкую корочку, под которой все круче закипает огненная лава. Когда лава прорвется, куда она хлынет? И сможет ли Высик направить ее в такое русло, где она никому не причинит вреда?