Ведьмин круг

– Вот чего бы жутко хотелось, – сказал он, чокнувшись с врачом и опрокинув свою дозу, – так это ветчины. До смерти люблю закусывать водку ветчиной. Когда жизнь наладится и будет всего полно не только в коммерческих, магазинах, но и в государственных, и цены сделаются по карману, буду жрать ветчину буквально день и ночь, всякий раз запивая стопарем … Так кто она, Мария? – проговорил он без всякого перехода. – Гадина, «звезда и шалунья» или просто обычная женщина, со своими наворотами?

Врач поразмышлял, прежде, чем ответить.

– «Сумбур вместо музыки» она, вот кто, – сказал он наконец.

– Ась? – не понял Высик.

– Простите, – врач рассмеялся. – Не подумал, что вы этого не знаете. Сперва хотел сказать, что Мария – самая что ни на есть леди Макбет, точнехонько в этот характер вписывается. И сразу же припомнилась «Леди Макбет Мценского уезда», с которой у Марии еще больше общего. А потом выскочило в памяти название главной погромной статьи, направленной против этой оперы Шостаковича. Такая вот цепочка ассоциаций, в результате которой я неудачно пошутил.

– Леди Макбет… – проговорил Высик. – Припоминаю. Это та, которая ради мужа стала преступницей, а потом с ума спятила? На фронте выездная бригада актеров играла нам отрывки из Макбета, вместе с монологом из «Скупого рыцаря» и Маяковским. Такая вот хренотень через забор… Ну, и зачем все это? Почему должны быть женщины, к которым тебя тянет, физически тянет, несмотря ни на что? Вроде, и знаешь все о ней, и… подлая штука – любовь, так получается? Главное, зачем я ее пощадил? Почему дал ей шанс начать новую жизнь? Все равно же сорвется в тот же омут. И мне должно быть наплевать … а все-таки больно. Какой смысл во всем этом, а?

– Мне кажется, – осторожно заметил врач, – что смысл есть, должен существовать, и со временем мы его увидим. Или не увидим, но он все равно проявится. Просто быть не может, чтобы смысла не существовало. Иначе…

Он не договорил, что «иначе», но Высик его понял.

– Вашими бы устами да мед пить, – буркнул он. – Впрочем, лучше не мед, а спиртик. Разведите еще по одной.

Смысл был, и большой смысл, но об этом ни Высику, ни врачу узнать было не дано. Самые причудливые переплетения судеб, лиц и событий брали с этих дней свое начало. Через девять лет колыбельная песня из «Леди Макбет Мценского уезда» – та самая песня, которая в свое время послужила одним из главным поводов для объявления спектакля «идеологической диверсией», из-за которой был разогнан МХТ Второй и Алексей Дикий посажен – станет для Высика ключиком к разгадке зверского убийства… И если бы Высик не «вывел из игры» Марию Плюнькину, дав ей возможность строить жизнь с нуля, то не случилось бы того, что случилось через пятьдесят лет, зимой 1996-1997 годов, когда любимый ученик Высика, Федор Григорьевич Сметников (он же Калым), дослужившийся к тому времени до подполковника ФСБ, встретил Марию Ясеневу – внучку Марии Плюнькиной – и связал с ней свою жизнь, и ради нее отдал на сожжение город, как некогда ради Елены отдали на сожжение Трою. И ни Калым, ни Мария Ясенева так никогда и не узнали, насколько тесно, еще до их рождения, их судьбы обоих были переплетены в далеком прошлом и заданы этим прошлым, как, того не ведая, любимые или люди поработали ради того, чтобы их встреча состоялась… Нет, недаром Высику виделся, в пророческом каком-то вдохновении, образ сожженного города. И пожар, обративший дом Акуловой в пепел, был черновым наброском того пожара, который полыхнет на границе с Казахстаном. И дальше – больше, в судьбы Калыма и Марии вторгнется то же самое бесценное яйцо Фаберже, из-за которого Высик чуть не погибнет в 1961 году, и будет это в самый канун двухтысячного года, и Калыму придется принимать решения не легче тех, что в свое время принимал Высик… Да, если бы Высик отвернулся, предоставив Марию заслуженной участи и дав отправить ее в лагеря, то не родила бы она дочку Анастасию, а Анастасия, выйдя замуж за инженера-нсфтяника Владимира Ясенева, не родила бы дочку Марию – и вся нынешняя история России могла бы пойти тогда совсем иначе.

Что ж, Высику, который по реке времен проплывал сейчас сорок седьмой год и лишь порой смутно различал, как прошлое отражается в будущем, и вообразиться не могло, к каким последствиям приведут через полвека двое суток третьей послевоенной осени, прожитые им по гамбургскому счету.