Вампир высшего класса

Я вспомнила пронизывающий взгляд Адама, его вопросы в основном касающиеся смерти Жана, которые он задавал тоном инквизитора… Взгляды Франтишека были совсем другого рода. Он словно уже раздел меня глазами и мысленно вытворял со мной такое, чего не увидишь и в самом откровенном порно. Он смягчал вопросы Адама, всем своим поведением стремясь показать, что он на моей стороне, но я бы предпочла держаться от него как можно дальше. Формально вампиры мне ничего не сделали, но оставаться с ними в одном зале было просто невыносимо. Кроме того, впервые в жизни при встрече с вампирами я чувствовала себя так, как будто очутилась в компании живых мертвецов – бесконечно старых и насквозь прогнивших.

– Мне там не понравилось, – честно ответила я.

– Не надо было оставлять тебя с ними. Зачем я тебя только послушал! – с досадой проскрипел Вацлав.

– Не вини себя, – перебила его я и встретилась взглядом с Эвелиной, безмолвно застывшей в шаге от нас.

Мне стало так неловко, что я поспешила высвободиться из объятий Вацлава и отступила на шаг.

Эвелина в тот же миг очутилась рядом с Вацлавом, и я ощутила укол ревности, увидев их вместе. Они были красивой парой: высокий темноволосый Гончий и стройная белокурая Эвелина. Вот так, рука об руку, они бродили по улочкам Праги, вот так стояли перед алтарем…

– Жанна, что? – растерянно произнес Вацлав, увидев мой взгляд и повернув голову к призраку. Эвелину он не видел. Зато она моментально развернулась к нему и приподнялась на цыпочки, словно хотела поцеловать.

– Помнишь, я говорила тебе, что вижу здесь призраков? – срывающимся от ревности голосом спросила я. – Один из них сейчас рядом с тобой.

Вацлав с недоверием покосился в ту сторону, где стояла Эвелина, и, словно проверяя мои слова, махнул рукой, задев призрака. В тот же миг призрачная фигурка с хлопком испарилась. Как тогда, когда Эвелина впервые явилась мне неподалеку от разрушенной лестницы, и Вацлав дотронулся до нее, заставив исчезнуть.

– Ну и где он? – недоверчиво уточнил Гончий.

– Она… – начала я, и тут Эвелина возникла рядом со мной.

– Скажи ему, чтобы так не делал, – обиженно сказала она. – Его прикосновения губительны для меня.

– Но почему? – удивилась я, повернувшись к ней.

На ресницах Эвелины задрожали слезы.

– Неужели ты не понимаешь? Потому что больше всего на свете я мечтаю их ощутить. …И не могу. Его прикосновения проходят сквозь меня, он меня не замечает, и это убивает меня. Точнее то, что от меня осталось. Мою душу.

– Ты разговариваешь с ним? – натянуто спросил Вацлав, подходя ближе.

– С ней, – поправила я. – И, будь добр, остановись и не размахивай руками. Ты делаешь ей больно.

– Прошу прощения, – в удивлении протянул он, глядя на Эвелину как на пустое место, каким она для него и была.

– А это будет больнее, чем я представляла, – пробормотала она, едва сдерживая слезы.

– Так кто там у тебя? – поторопил меня Вацлав.

Я сделала глубокий вдох и взглянула ему в глаза.

– Это Эвелина.

– Что? – Вацлав чуть пошатнулся и стиснул зубы, словно я выстрелила ему прямо в сердце. Наверное, физически он испытал такую же боль.

– Она блондинка, выше меня ростом, с голубыми глазами, в кремовом платье с декольте и бантом на талии… – Я скосила глаза, собираясь подробно описать наряд Эвелины, но та торопливо перебила меня:

– Скажи ему, что мой день рождения 10 июля. Скажи, что я люблю ландыши. Скажи, что его первым подарком мне был золотой медальон с его портретом. Скажи, что у меня есть родимое пятно на ягодице в виде крылышка бабочки.

Я хмыкнула, но послушно передала ее слова. Лицо Вацлава белело на глазах, а зрачки все больше расширялись, пока совсем не затопили радужку. Это было заметно даже в кромешной тьме. Похоже, за время блуждания здесь без света мое зрение значительно обострилось. Слова о родимом пятне Вацлава окончательно оглушили, но головы он не потерял. Он пристально взглянул на меня и спросил что-то по-чешски. Не успела я удивиться, как Эвелина перевела:

– Он спрашивает, как звали художника, который рисовал мой портрет. Зденек. Его звали Зденек. И он жил на Лилиовой улице вместе со своей собакой по кличке Рубенс.

Я передала Вацлаву ее слова, и увидела, как его губы дрогнули.

– Так это правда? – пробормотал он с такой глубокой нежностью в голосе, что у меня сжалось сердце. – Ты здесь?

Это интимное «ты» было выстрелом уже в мое сердце, и я вдруг остро ощутила себя третьей лишней. Машинально произнеся эти слова по-русски в ответ на мое сообщение, Вацлав спохватился и повторил их на чешском. По моей щеке скользнул холодок. Это Эвелина невольно потянулась к Вацлаву всем телом, и с губ ее сорвались какие-то ласковые слова по-чешски.

– Милы муй, милованы, – угрюмо повторила я, глядя в пол. (В переводе с чешского: милый мой, любимый).

– Что? – поразился Вацлав.

– Так она тебя назвала, – мрачно объяснила я.

Никогда я еще не видела Гончего настолько растерянным. Он переводил взгляд с меня на то место, где стояла Эвелина, и не находил слов. Если бы ни я, ему бы, наверное, многое хотелось сказать Эвелине, но он не знал, как вести себя в моем присутствии.