Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Он сладко, до хруста, потянулся, и я тоже невольно зевнул, лишь сейчас почувствовав, как затекла спина и как устало слипаются веки — до боли в висках.

Дня через три, рано утром, я случайно увидел Томаса возле машины. Открыв багажник, он складывал туда какие-то пакеты и банки. Меня поразила бледность его осунувшегося лица, потухший взгляд, набухшие мешки под глазами.

— Что с тобой? — чуть не выкрикнул я и тут же подумал, как трудно дался ему наш ночной разговор, внезапно оборвавший романтические прогулки по уснувшему острову.

Томас поднял голову, и небритый его подбородок дрогнул.

— Луиза в больнице… Ребенок родился мертвым… А Луизу едва спасли. Вот соки везу ей… Девочка была. Дочь…

Он захлопнул багажник, сел за руль и вяло помахал мне, даже не приоткрыв пыльное, с дождевыми потеками стекло.

Каждый вечер я терпеливо ждал Томаса на набережной. Но напрасно. Встревожившись, отправился, наконец, к нему. Пожилая консьержка, коротко бросив: «Нет дома», скрылась за дверью, но вспомнив, как однажды я прощался с Томасом у порога, догнала меня на улице:

— Мсье!.. Вы ведь, кажется, друг нашего бедного Харлана? Господа уехали к морю. Сегодня, после обеда… Мадам очень слаба, ей нужно прийти в себя. Такое горе…

А еще через несколько дней я уже был в Москве, простившись с островом, с его набережной Туманов, с «уголком», где сосиски и пиво, с гулкой тишиной подворотен и цепочкой огней на другом берегу. К рождеству я послал им привет — Луизе и Томасу, пожелал счастливого и доброго года, но открытка вернулась с пометкой: «Адресат выбыл».

И прошло еще несколько лет. Судьбе было угодно свести нас снова. Уже не в Париже, а в Риме. На каком-то кинопросмотре ко мне подошел незнакомец с сильно поредевшей шевелюрой и густой бородой, где темных волос было намного меньше, чем белых. Он долго не назывался, надеясь, что я сам узнаю его. И я, наконец, узнал, но только по голосу. Ничто не напоминало в этом старце того Томаса, с которым совсем недавно я был хорошо знаком.

Луиза уже умерла. Он остался в городе, где ее потерял, хотя и пообещал вернуться вскоре в Париж. Но главное состояло в другом: Томас стал воинственным геваристом, имел прочные связи с латиноамериканским вооруженным подпольем и здесь, в Риме, почти в кустарных условиях, на чьи-то деньги монтировал документальный фильм о партизанах Колумбии. Или Боливии — точно не помню. К прежним воспоминаниям он больше не возвращался, был увлечен совсем другими идеями, и я подумал: не будь этой встречи «вживую», никогда не поверил бы, что судьба способна на такие немыслимые зигзаги.

Глава 25. Дальше вход запрещен

Была середина семидесятых. Слух о гуманном, нестандартно мыслящем министре внутренних дел, человеке с открытой и щедрой душой проник повсеместно. В редакции возникла идея взять у него интервью. Не обычное (вопросы-ответы), а свободное, полемичное. Провести живую беседу. Монолог превратить в диалог.

Мне казалась заманчивой возможность встретиться накоротке с личностью яркой, значительной, в которой угадывались черты столь желанного всем представителя высшего эшелона: человека культурного, смелого, лишенного косности, узости и чиновных манер. К тому времени уже было известно: под эгидой министра Николая Анисимовича Щелокова создана беспримерная, не имеющая себе аналогов в мире Академия внутренних дел, где будущие руководители милицейских служб изучают не Сталина и не Брежнева, а Аристотеля и Ларошфуко, где созданы кафедры эстетики и искусств, где лучшие деятели культуры страны обучают полковников и майоров умению слушать музыку и смотреть балет. Просто дух захватывало от таких начинаний!

Встреча с министром (мы поехали к нему вместе с моим коллегой и другом Евгением Богатом) оправдала надежды. Он был точно таким, каким казался издалека: демократичным, контактным, непринужденным. Умеющим слушать. Никуда не спешащим. Позволяющим спорить с собой. С обаятельной улыбкой и приветливым взглядом.

Аппарат министра загодя получил вопросы редакции и подготовил его ответы: несколько машинописных страниц лежало перед Щелоковым. Он засунул их в ящик стола: «Поговорим без шпаргалки».

Это располагало. Разговор действительно шел без шпаргалки. Откровенный и острый. Министр предался воспоминаниям — о детстве, о юности, о школьных друзьях:

— Замечательные были ребята. Мальчик-украинец, мальчик-русский, мальчик-татарин, мальчик-армянин и мальчик-еврей. — Назвал всех поименно. На последнем запнулся. — Как же звали его? Эх, память подводит. Старость не радость… — Тяжело вздохнул. Улыбнулся. — Да, вспомнил: Абраша Коган. Интернационализм — это во мне навсегда. Нельзя предавать свои идеалы. У нашего поколения принципы… — Он замолк, задумался, брови сошлись на переносице. Снова вздохнул. — Принципы — вот что самое главное. И забота о человеке.

Мы подготовили интервью к печати, послали ему текст на подпись. К вечеру текст вернулся. Но — совершенно другой. Тот самый, что был заранее подготовлен. «Шпаргалка», которую он так лихо отверг.