Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

— И немецкого тоже. Даже не одного. Он ведь стал исторической личностью задолго до «Зюсса». Помнишь известный афоризм, кочующий из книги в книгу: «Когда я слышу слово „культура“, я хватаюсь за пистолет»? Его приписывают Геббельсу. Между тем это реплика Тимана из пьесы Иоста «Шлягетер», которую автор посвятил фюреру. Геббельс так часто цитировал эту реплику, что стал как бы ее автором. Но знаешь ли ты, кто играл Тимана? Отец! Значит, фраза, ставшая крылатой, впервые прозвучала именно из его уст. Гитлер всегда это помнил. И даже ласково называл отца: «Мой дорогой Тиман». Отец блаженно улыбался, рассказывая дома о встречах с Самим. И я тоже гордился его гордостью…

— Неужели отец ни разу не усомнился, тому ли богу он служит?

— Он никогда не считал себя прохвостом, почему же он должен был сомневаться? Это не значит, что его путь был усыпан лишь розами. Случались и шипы… В конце июля сорок четвертого Кристина Зедербаум, которая играла почти во всех картинах отца, собралась в Швецию на премьеру их последнего фильма «Жертвенный путь». Кристина была второй женой отца, моей мачехой, и этот цветной лирический фильм включал эпизоды их любви. Поездка неожиданно натолкнулась на загадочные препятствия, бумаги застряли в каких-то комиссиях. Премьера в Стокгольме приближалась, ответа все не было, отец совершенно извелся, не зная, чем объяснить неожиданный поворот судьбы. Партийная этика запрещала ему обратиться к высоким покровителям по личному делу, и он был вынужден ждать официальный ответ. Наконец Геббельс милостиво разрешил Кристине поехать, но в ее просьбе взять с собой пятилетнюю дочь было отказано. Отец набрался смелости и обратился к Геббельсу. Тот даже не удостоил его трехминутного разговора — передал через помощника, что транспорт перегружен, каждое место в поездах на счету. «Да вы просто смеетесь надо мной! — не сдержался отец. — Ребенок сядет на колени матери». «Ну, что вы, господин Харлан, — учтиво сказал чиновник. — Это будет слишком утомительно для фрау Кристины. И потом… Скажу вам откровенно: в Берлине должен остаться стимул к ее скорейшему возвращению». Отец не поверил своим ушам. «Бог мой! — только и сумел прошептать он. — Заложником остаюсь я». Чиновнику, наверно, льстила возможность покуражиться над знаменитостью. «А вы уверены, господин Харлан, — спросил он, — в силе чувств фрау Кристины?» Это было унизительно, подло, но отец усомнился тогда не в чувствах жены, а в прочности своего положения. И не напрасно! Вскоре ему отказали уже в творческой просьбе. Он хотел снять «Венецианского купца», переиначив Шекспира на антисемитский лад. Шла большая переписка, и в конце концов Геббельс наложил вето.

— Чем же он все-таки провинился? — полюбопытствовал я.

— Это до сих пор остается загадкой. Я много рылся в архивах, но точного ответа так и не нашел. Возможно, дело в паническом страхе после покушения на Гитлера двадцатого июля. Подозревали любого. Особенно тех, кто считался наиболее верным. И вообще уже наступили сумерки богов. Менялись вкусы, пересматривались оценки, рвались прежние связи…

Как они там ни рвались, каким унижениям его ни подвергли, а Фейт Харлан и в сумерки остался предан старым богам. Сумерки на глазах превращались в ночь, а он с удвоенной, с утроенной энергией спешил исполнить заказ «богов» — создать «монументальную эпопею о том, как любой противник будет повержен, если родина и фронт слиты в едином порыве».

Первого сентября сорок четвертого года Геббельс закрыл все театры, и роль главного пропагандиста гитлеровских идей средствами «искусства» приняло на себя кино. Для своей эпопеи Харлан избрал эпизод из начала прошлого века, когда осажденный Кольберг успешно сопротивлялся французам до заключения Тильзитского мира. Смысл фильма был очевиден, его ясно выразил один из героев: «Наши дома можно сжечь, но земля остается».

Кругом уже рушились дома и горела земля, когда неистовый Харлан со своими сподвижниками — фрау Кристиной, Генрихом Георге и другими — лихорадочно крутил грандиозный даже по нынешним масштабам боевик, которому предстояло вдохнуть силы в обреченных защитников агонизирующего фашизма. Тысячи солдат и матросов, которые могли бы, пожалуй, пригодиться на полях сражений, «воевали» в массовках под командой не маршала, а режиссера, имевшего войск куда больше, чем в свое время защитники Кольберга. Тридцатого января сорок пятого года специальная эскадрилья истребителей пробилась в окруженный союзниками французский порт Ла-Рошель, где оккупанты безрассудно сражались «до последнего», чтобы хоть на день отсрочить гибель рухнувшего режима. Им прислали не снаряды, не винтовки, не пополнение, а фильм Фейта Харлана «Кольберг». Автор сам героически прибыл в порт, чтобы лично представить свой шедевр воинам фюрера и вселить в измотанных зрителей боевой дух. Зрители неистово рукоплескали и прямо из зала кино шли в окопы, чтобы встретить там свою смерть…