Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Мне дорого это признание, хотя, разумеется, у наших судебных очерков была совсем иная роль. То, что Владимир Иванович называл «промахами юристов», на самом деле было насаждавшейся сверху искореженной системой правовых ценностей, беззастенчивым превращением правосудия в послушного слугу идеологических или социально-политических установок с неизбежно присушим такой практике нарушением прав человека. Именно это и стремились мы объяснить — не юристам, а тем, кто от них страдал или мог пострадать, — вступая в непримиримый конфликт с пропагандистскими штампами и формируя таким образом общественное мнение, которым манипулировали и пренебрегали партийные верха.

Судя по нашей гигантской почте, эта задача была исполнена. И то, что она ставилась выходившими из-под диктата, неуправляемыми публицистами, — ставилась и успешно решалась, — как раз и вызывало ту реакцию, которую Владимир Иванович Теребилов назвал «отсутствием восторженных эмоций». Признаться, нас очень бы удивило и огорчило, если бы в этих кругах «восторженные эмоции» возникли: мы надеялись именно на их отсутствие. И были счастливы, что наши надежды оправдывались.

Весьма заметной и важной фигурой в Верховном суде СССР был доктор юридических наук Олег Петрович Темушкин. В число судей он не входил, занимая пост начальника отдела и ведая кодификацией законодательства, обобщением судебной практики, а главное — контактами с прессой. За пределами юридического мира Олега знали как обвинителя все на том же процессе Синявского и Даниэля, где судьей был Смирнов. Он же, став председателем Верховного суда СССР, и взял его в свой аппарат. В прокуратуре Союза, где Темушкин служил до этого, ему было не слишком уютно: там ему пеняли за мягкость, за чрезмерно защитительный «уклон», не совместимый будто бы с положением прокурора. В этом кажущемся парадоксе на самом деле не было ничего поразительного: презумпция невиновности была для него ведущим принципом правосудия, а отнюдь не декоративным довеском к нему. В виновности же Синявского и Даниэля он был убежден искренне, а не потому, что так ему повелели.

Если коротко, по своим убеждениям Олег представлял собою типичного «коммуниста с человеческим лицом», для которого Сталин был палачом и тираном, а Ленин чистейшим вождем чистейшей и святой революции. Любое посягательство на эту святыню он считал величайшим кощунством. Содержание сатир, авторами которых являлись подсудимые на том процессе, ныне всем хорошо известно: Ленин там слегка отличается от канонического большевистского лидера. Все остальные соображения — в сравнении с этим — не имели для Олега никакой цены. И каяться за свое участие в процессе он не собирался — даже после того, как времена существенно изменились.

Я познакомился с ним гораздо позже и могу засвидетельствовать, что его роль в демократизации нашего правосудия была очень существенной. Сам он никого не судил, но его моральное влияние на судей было весьма высоким — он им пользовался только в одну сторону. И никогда — в другую. Особую роль он сыграл в возвращении из небытия еще остававшихся не реабилитированными (а таких было множество) жертв политического террора. Многие из тех, кто с таким немыслимым опозданием заново обрел доброе имя — в большинстве своем, увы, не они сами, а их потомки, — даже не подозревают, сколько усилий приложил Олег, чтобы эти дела были извлечены из забвения и рассмотрены как можно скорее. Словно он опасался, что приоткрытая было «форточка» может снова захлопнуться. И надолго…

Ему я обязан получением множества тщательно скрывавшихся документов, обнажавших кошмарные детали тех расправ, которые чинились над ни в чем не повинными людьми. Благодаря его помощи я раздобыл, например, опубликованный мною в мае 1988 года и потрясший всю страну документ о казни в октябре сорок первого крупнейших военачальников (Смушкевича, Штерна, Локтионова, Рычагова и других) в поселке Барбыш под тогдашним городом Куйбышевым (ныне снова Самара). Он же выдал мне уникальный документ — письмо председателя военной коллегии Верхсуда СССР Чепцова маршалу Жукову, содержавшее поразительные подробности закулисной подготовки процесса руководителей и членов Еврейского Антифашистского комитета и той роли, которую лично сыграли в их убийстве такие зловещие персонажи, как Маленков и Шкирятов (оно впервые опубликовано мною в очерке «Заслуженный деятель», а потом мною же многократно перепечатывалось, войдя также в книги «Сталин против евреев» и «Нераскрытые тайны»). Число таких примеров я мог бы умножить.

Олег Темушкин, активно участвовавший в пересмотре нашего законодательства, добивался всемерного расширения прав обвиняемых и подсудимых в уголовном процессе, в создании гарантий, страхующих от предвзятости и необъективности, то есть стремился придать нашему правосудию гуманный и истинно демократический характер. Кое-что удалось. Удалось бы, возможно, и больше, но вместе со всем составом упраздненного — по понятным причинам — Верховного суда СССР он оказался не у дел.