Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

И, зачеркнув мой кукиш, вместо него начертал: «Я вам отвечу так: позиция Советского Союза по этому вопросу всем известна». Но после такого пассажа реплика Ле Карре «Я вас хорошо понимаю» звучала куда более издевательски! Этого, однако, Чаковский не заметил. Диалог был опубликован. «Спасибо за правду и смелость», — эта фраза содержалась в десятках писем читателей, откликнувшихся на его появление.

Возможность снова увидеться с Дэвидом уже была дорогим подарком: ведь он изумительный собеседник. Но оказалось, что Дэвид заготовил подарок еще более дорогой. В его доме в Хемпстеде, на северо-западной окраине Лондона (сплошь парки и сады), собрались люди, ничуть не менее замечательные: всем хотелось узнать, что творится в Москве. Не врут ли газеты? Кому и чему верить? На что надеяться? Все уселись на полу у камина, только тогда началось представление посетителей, и я понял, наконец, в какой компании оказался.

Первым одарил меня крепким пожатием левой рукой человек поистине легендарный: сэр Исайя Берлин, которого теперь уже нет необходимости представлять нашему читателю. Не только горькая романтика его кратковременных отношений с Ахматовой, но, что гораздо важнее, и его блистательные эссе хорошо известны в России. Он прочел недоверие в моих глазах («Исайя Берлин? Я не ошибся?») и сделал жест, который должен был означать: «Вы, конечно, можете не поверить, но это действительно я». Рядом сидел едва ли не самый популярный в сегодняшней Англии, известный театралам всего мира, драматург Харолд Пинтер, а вдали от него — не на полу, а в кресле — расположилась лэди Антония Фрейзер, жена Пинтера, к тому же и автор очень любимых на родине исторических романов. Еще один драматург, Питер Хейворт, разглядывал меня с видом человека, которого уже ничем удивить нельзя, и я подумал, что, сохранив иронию по отношению к самому себе, скорее буду понят гостями. Один из самых знаменитых английских журналистов Брайен Маги, чье имя уже давным-давно вошло во все национальные энциклопедии, бросил на меня доброжелательный взгляд и многозначительно произнес: «Мистер Вышинский!» Надо же: имя этого мистера палача звучало, как пароль, и приклеилось ко мне, похоже, навеки, хотя сам я этого отнюдь не хотел. Двое журналистов из «Санди телеграф» — Фрэнк Джуисон и Мариам Гросс — сидели с уже раскрытыми блокнотом и магнитофоном, готовые запечатлеть для потомства каждое произнесенное слово: дружеская встреча грозила превратиться в пресс-конференцию. Но Дэвид снял напряжение.

— На этом ковре, — сказал он, — любят трепаться. Чем свободнее треп, тем интереснее жизнь. А потом будет ужин. Но не здесь, а поблизости. Вот этот очаровательный господин и его еще более очаровательная жена Ренэ, мои соседи, зовут нас к себе, сначала накормят, а потом еще и устроят домашний концерт.

Очаровательный господин опоздал и теперь искал пятачок на ковре, предназначенном для свободного трепа. Опоздавшего звали Альфред Брендель — имя этого виртуоза пианиста высшего класса, знает весь мир. Уже ночью он играл нам Шумана — звуки его рояля вытеснили из памяти все остальное. Нет, кое-что все же осталось: жадное любопытство этой истинно духовной английской элиты, ожидавшей — отнюдь не из вежливости к московскому гостю — достоверных вестей «оттуда». Никогда не думал, что наши надежды были им столь же близки! «Неужели и я до этого дожил?» — удивленно вздохнул сэр Исайя, когда ковровая дискуссия подошла к концу. Снова напомню: стоял декабрь восемьдесят восьмого, до сомнений и разочарований было еще далеко.

Выход «Царицы доказательств» — книги, а не статьи — в Лондоне (английское название «Прокурор и его жертвы». Можно перевести и как «его добыча»: «The Prosecutor and the Prey».) Джон Ле Карре приветствовал таким отзывом: «Все, что пишет Аркадий Ваксберг, этот неутомимый разоблачитель советской действительности, отличается трезвостью анализа и вместе с тем необычайной гражданской страстностью. Его статьи и книги, особенно биография прокурора Вышинского, убедитедьно свидетельствуют о том, что джинна, выпушенного перестройкой, уже никому не удастся загнать обратно».

Авторитетное слово Джона Ле Карре обеспечило «Прокурору…» широкую читательскую аудиторию: на книги коллег он откликается крайне редко, поэтому его отзывы не подверглись инфляции, а мнение ценится высоко, ибо своим именем он дорожит. Возможно, и с его легкой руки книга вышла в одиннадцати странах, причем по-английски и по-французски дважды. Дэвид был первым читателем перевода и ее добрым гением. Впоследствии мне придется с ним встретиться еще не однажды.