В полночь упадет звезда

Зоряна и Живита повели Брюнхильд прочь с луговины, по широкой, наезженной дороге через рощу. За ними спешила Зяблица, неуверенно озираясь. Ее-то любовь не согревала, и она тревожилась: ну, куда бежим? В темный лес! Да и нечисть в эту ночь не спит – как бы не наткнуться на что-нибудь нехорошее. В роще по обе стороны дороги мелькали белые рубахи, перекликались веселые голоса. Ау, ау! Поди пойми – девки с парнями резвятся или русалки людей заманивают на погибель. «Она спросит: полынь или петрушка? – припоминала Зяблица на случай такой встречи. – Только ответить: полынь. Тогда скажет: сама сгинь… Меня мати породила, на свет белый не пустила, – всплывали в голове обрывки русалочьих песен. – В венке на лавку положила… Ой, божечки!»

Закатная сторона играла множеством красок – багряным, желтым, золотым, – воздух казался неповторимо легким, создавая ощущение прозрачности всего огромного мира, близости с небом и землей, единения с ними. Небо оставалось светлым, шелковисто-голубым, и на нем висела, будто ровненькая, новенькая серебряная ногата, полная белая луна. Только в эту ночь, когда открываются ворота Занебесья и Подземья, когда в этих воротах можно встретить и великий страх, и великую радость, с каждым шагом переносишься в какой-то новый мир. Травы и деревья говорили сотнями тонких голосов, птицы свистели и щелками с особым смыслом, и душа усиливалась понять их язык. В такие ночи становится особенно ясно, откуда эта жажда человека овладеть волшебной травой и понять наконец те речи, которые святая мать-земля испокон веку к нему обращает… Пробирает дрожь, сами передергиваются плечи – не то от вечерней росистой прохлады и запаха ликующих трав, не то от плывущего над полянами белесого тумана. Прямо к душе прикасается эта великая, неисчерпаемая сила Живы, с которой человек когда-то был един и все пытается к ней вернуться.

Почти не разговаривая, взволнованные каждая своим, девушки поспешно прошли через рощу, миновали еще несколько широких, уже скошенных полян, где одуряюще пахло подсохшим сеном, вошли в другой лес, более густой и темный. Здесь росли ели, и меж ними тени сгустились почти в настоящую ночь. Мир уже не казался открытым – наоборот, стал многозначительно-таинственным и пугающим. Зоряна и Живита замедлили шаги. То и дело они оглядывались на ходу, будто ожидали кого-то увидеть. Стал попадаться папоротник – сперва отдельные кусты зеленых пышных хвостов среди мха, потом они пошли гуще, постепенно смыкаясь в настоящую кровлю над землей, высотой человеку по бедро. Девушки пошли осторожнее. Шуршала трава под ногами, поскрипывала старая хвоя, иногда пощелкивали мелкие веточки. Листья папоротника с шелестом задевали за подолы и потом еще долго качались, будто подавая знак кому-то широкой зеленой ладонью.

Где-то прокричал коростель.

– Вот хорошее место, – Зоряна, шедшая первой, показала на длинный ствол упавшей ели; серая, чушуйчатая, она походила на исполинского змея. – Здесь сядем, нам будет все видно.

Это был вывал – на нижнем конце ствола виднелся круг черной земли, засохшей на корнях. Вокруг ствола во все стороны простиралось целое озеро пышных перистых листьев. Брюнхильд так и видела, как все это пространство заливается голубым цветом опустившей звезды и где-то среди этих листьев мелькает огонек – красный, желтый, белый, черный… И если она его поймает, то долгожданное счастье наконец окажется в руках!

Девушки осторожно присели. Теперь, когда звук их шагов не нарушал тишины, стало слышно лишь пение вечерних птиц. Сидели затаив дыхание, и, как всегда бывает, скоро стало казаться, что здесь вовсе никого нет, а непотревоженный лес живет своей жизнью. Вдали кто-то аукал…

Сквозь вершины виднелось светлое небо, но у земли было сумрачно, и девушки сидели, словно на дне озера с прозрачной серой водой. Словно под землей… Наверное, в эту ночь грудь земная делает проницаема для взгляда снизу, подумалось Брюнхильд. И все те, кто там внизу, вот так же видят их, живых, как она видит эту белую, полупрозрачную луну. Могут ли они подняться, дотянуться? Или только слушают ярильские песни, как она сейчас слушает трели дроздов? Вот долетело от кустов за гранью ельника переливчатое пощелкивание соловья. Камышовка – трещит, посвистывает. Опять закричал коростель…

* * *

Расчет Горыни оправдался: у самого большого костра она быстро заприметила среди нарядных женщин синеглазую боярыню Мировиту. Будучи главной на нынешнем празднестве, та носила цветочные плетни и на груди, и на поясе, а венок на голове ее был величиной с колесо, как особое пестро-зеленое солнце. Увидев Горыню, боярыня остолбенела и даже стала махать перед собой пахучей веточкой полыни. На лице ее отражалось изумление: вот так смелая русалка, в толпу лезет, к самому огню!

– Не русалка я! – Горыня показала веточки полыни в собственном венке. – Горыня я, служанка княжны Стоиславы Олеговны. Ведомо вам, где она?

– Откуда же ты взялась? Она говорила, ты в свои горы Угорские воротилася… – припомнила боярыня.