В одном лице

«Твой отец был спецом по иностранным языкам», — говорила мама. Значит, наверное, и в криптографии он был спецом? Но почему маму или деда вообще заботило, что изучал в Гарварде мой сбежавший отец? Как им стали известны все эти подробности? Откуда?

Многие годы я знал отца по одной-единственной фотокарточке. В кадре очень молодой и очень худой парень ест мороженое на борту военного транспортного судна; снимок сделан в конце весны или начале лета 1945-го где-то между побережьем южной Италии и Карибами, перед высадкой в Тринидаде.

Ребенком я, должно быть, глаз не мог оторвать от изображения черной пантеры на летной куртке отца; этот свирепый зверь служил символом 760-й эскадрильи. (Шифрованием занималась исключительно наземная команда — но летные куртки им все равно полагались.)

Меня преследовала навязчивая идея, будто и во мне самом есть что-то от героя войны, хотя подробности военных подвигов отца звучали не очень-то героически — даже для детских ушей. Но дед, которого страшно интересовало все, что касалось Второй мировой, всегда говорил мне: «Я вижу в тебе задатки героя!»

У бабушки не находилось добрых слов для Уильяма Фрэнсиса Дина, а мама неизменно начинала (и по большей части заканчивала) его характеристику словами «очень красивый» и «ужас до чего бесшабашный».

Но нет, это еще не все. Как-то я спросил, почему они разошлись, а мама объяснила, что застала отца, когда он целовался с кем-то другим. «Я увидела, как он кое с кем целуется», — только и сказала она, так бесстрастно, будто суфлировала актеру, забывшему слова. Мне оставалось лишь заключить, что случилось это, когда она носила меня — может, даже когда я уже родился, — и разглядеть она успела достаточно, чтобы понять, что поцелуй отнюдь не дружеский.

«Видать, они целовались по-французски — это когда язык суют в рот», — как-то раз доверительно сообщила мне бестактная двоюродная сестра — дочь той самой чванливой тети, о которой я уже не раз упоминал. Но с кем же целовался мой отец? Не с одной ли из тех вашингтонских конторщиц, что стекались по выходным в Атлантик-Сити? — гадал я. (Иначе зачем дедушка вообще мне о них рассказывал?)

Вот и все, что я знал об отце; прямо скажем, не много. Однако и этого с лихвой хватило, чтобы я начал относиться к себе с подозрением — и даже с неприязнью, — поскольку приобрел склонность приписывать все свои недостатки наследию моего биологического отца. Я винил его в каждой своей дурной привычке, в каждом грязном секрете; короче говоря, я был уверен, что все мои пороки перешли мне по наследству от него. Если что-то в собственном характере вызывало во мне сомнение или страх, я без колебаний приписывал эту черту сержанту Дину.

И впрямь, разве мама не предрекала, что я стану красивым? Чем не проклятие? Что до бесшабашности — то разве я не вообразил (это в тринадцать-то лет), что смогу стать писателем? Разве не представлял, как занимаюсь сексом с мисс Фрост?

Поверьте, я не хотел быть отпрыском своего сбежавшего папаши, порождением его набора генов — я не собирался оставлять за собой толпы брошенных беременных девушек. Ведь таков был modus operandi сержанта Дина, разве нет? И имя его я тоже не хотел носить. Я ненавидел свое имя: Уильям Фрэнсис Дин-младший, сын связиста, без пяти минут незаконнорожденный! Если и был когда-то на свете ребенок, который мечтал бы об отчиме и жаждал, чтобы его мать завела хотя бы постоянного ухажера, так это был я.

И тут мы приходим к тому, с чего я когда-то полагал начать эту главу: я мог бы начать ее с Ричарда Эббота. Именно он задал направление моей судьбе; ведь, не влюбись моя мать в Ричарда, я мог бы никогда и не встретить мисс Фрост.

До того как Ричард Эббот присоединился к «Актерам Ферст-Систер», наш любительский театр испытывал, выражаясь словами моей заносчивой тети, «дефицит исполнителей ведущих мужских ролей»; у нас не было ни устрашающих негодяев, ни юных героев, способных повергнуть в обморок женскую часть зала, от девчонок до старушек. А Ричард был не просто герой-любовник — он был живое воплощение этого клише. Вдобавок Ричард был худощав и этим страшно напоминал мне моего отца-связиста на том единственном фото, где он, вечно юный и стройный, ест мороженое где-то между южной Италией и Карибами. (Разумеется, я задумывался о том, осознает ли мама это сходство.)

Так вот, до того как Ричард Эббот стал одним из «Актеров Ферст-Систер», все мужские персонажи в нашем театре или бестолково мямлили, уставясь в пол и изредка бросая вороватые взгляды по сторонам, или (что столь же типично) громко и фальшиво выкрикивали свои реплики и строили глазки трепетным почтенным театралкам.

Заметным исключением по части таланта — ибо он-то был талантливым актером, хоть и не уровня Ричарда Эббота, — был мой дед, любитель военной истории Гарольд Маршалл, которого все (кроме моей бабушки) звали Гарри. Он был крупнейшим работодателем во всем Ферст-Систер; на Гарри Маршалла работало больше народу, чем в академии Фейворит-Ривер, хотя школа, без сомнения, твердо держала второе место.