В одном лице

С возрастом я стал больше ценить дядю Боба, которому вообще много чего «похоже, нравилось»; было ясно, что он мне искренне сочувствует, хотя и предпочитает помалкивать. Думаю, Боб понимал, откуда пошло такое поведение женской части семейства; женщины из рода Уинтроп издавна привыкли (или это было у них в генах?) смотреть на простых смертных свысока. Боб жалел меня, поскольку знал, что бабушка Виктория и тетя Мюриэл (и даже моя мать) внимательно за мной наблюдают, высматривая предательские признаки того, чего боялись все они и я сам, — того, что я окажусь сыном своего безалаберного отца. Меня судили по генам человека, которого я знать не знал, а дядя Боб — вероятно, потому, что выпивал и считался «недостойным» Мюриэл, — хорошо понимал, что такое осуждение со стороны женщин из семейства Уинтроп.

Дядя Боб заведовал в академии Фейворит-Ривер приемом учеников; не его вина, что школьные критерии приема были несколько размытыми. И однако его осуждали; женская половина семейства считала его «чересчур снисходительным» — я же находил в этом еще один повод для восхищения.

О пьянстве Боба я слышал от самых разных людей, но сам никогда не видел его упившимся — за исключением разве что одного достопамятного случая. По правде сказать, долгое время я был уверен, что масштабы его проблем с выпивкой сильно преувеличены; Уинтропши были известны категоричностью своих суждений в области морали. Склонность к праведному гневу была их фамильной чертой.

Летом шестьдесят первого, когда мы путешествовали с Томом, в разговоре каким-то образом всплыло, что Боб — мой дядя. (Знаю, знаю, я еще не успел рассказать про Тома. Вам придется меня простить; мне надо собраться с духом.) Это лето должно было стать для нас обоих очень важным: мы окончили школу, и впереди был первый год колледжа; наши с Томом семьи разрешили нам не работать летом, чтобы мы могли попутешествовать. Видимо, они предполагали, что этого лета нам хватит, чтобы покончить с сомнительными «поисками себя», однако, вопреки ожиданиям, ни Том, ни я не придавали этим каникулам большого значения.

Во-первых, нам было страшновато ехать в неведомую Европу, да еще и без денег; во-вторых, мы уже «нашли» себя, и невозможно было примириться с тем, кто мы есть, — по крайней мере, объявить об этом во всеуслышанье. Да, мы оба открыли в себе грани столь же непознанные (и столь же пугающие), как и та небольшая часть Европы, которую нам с грехом пополам все же удалось увидеть.

Даже и не вспомню, с чего мы вдруг заговорили о дяде Бобе; Том и раньше знал, что я в родстве со стариной Бобом Заходи-кто-хошь, как он сам его прозвал.

— Ну он мне не кровная родня, — начал объяснять я. (Каков бы ни был уровень алкоголя в крови дяди Боба, ни промилле уинтроповской крови там точно не было.)

— Да вы вообще не похожи! — воскликнул Том. — Боб же такой славный, такой простецкий.

По правде сказать, тем летом мы с Томом часто ссорились. Мы поплыли (по ученическим билетам) на какой-то из трансатлантических «Королев» из Нью-Йорка в Саутгемптон; затем пересекли пролив, сошли на берег в Остенде, и первым европейским городом, где мы заночевали, оказался средневековый Брюгге. (Город красивый, но девушка, работавшая в пансионе, где мы остановились, заинтересовала меня куда больше, чем колокольня на рыночной площади.)

— Ты, конечно, собирался спросить, нет ли у нее подружки и для меня? — сказал Том.

— Мы просто прогулялись по городу и поболтали, — ответил я. — Даже и не целовались почти что.

— Ах, и всего-то? — сказал Том; и когда потом он заметил, какой «славный и простецкий» мой дядя Боб, я понял это так, что меня-то он славным не считает.

— Я просто хотел сказать, что ты непростой человек, Билл, — пояснил Том. — Ты же не такой покладистый, как старина Боб, правда?

— Поверить не могу, что тебя так взбесила та девчонка в Брюгге, — сказал я.

— Видел бы ты себя, когда пялился на ее сиськи — и было бы там еще на что посмотреть! Знаешь, Билл, девчонки чувствуют, когда на них пялятся, — ответил он.

Но я был в общем-то равнодушен к той девушке из Брюгге. Просто ее маленькая грудь напомнила мне, как вздымалась и опадала удивительно девичья грудь мисс Фрост — а мои чувства к мисс Фрост еще не угасли.

Ох уж эти ветры перемен; в маленькие городки на севере Новой Англии они врываются не иначе как ураганом. Первое же прослушивание, после которого Ричард Эббот вступил в нашу маленькую труппу, сказалось даже на подборе актрис, поскольку с самого начала стало ясно, что все роли бравых юношей, порочных (или просто заурядных) мужей и вероломных любовников оказались в распоряжении Ричарда Эббота; а потому и партнерш следовало найти ему под стать.

Для дедушки Гарри, будущего тестя Ричарда, это был неудачный поворот: дедушка был как минимум слишком пожилой дамой, чтобы заводить романтические отношения с таким юным красавчиком, как Ричард (а поцелуи на сцене уж точно исключались!).