В одном лице

Дедушка Гарри владел городской лесопилкой и лесным складом. Его деловой партнер — хмурый норвежец, с которым вам вскоре предстоит познакомиться, — исполнял обязанности лесничего. Норвежец присматривал за вырубкой леса, но лесопилкой и складом управлял сам Гарри. На всех чеках стояла подпись деда, а на зеленых грузовиках, возивших бревна и доски, было маленькими желтыми буквами написано «МАРШАЛЛ».

Учитывая, что Гарри был далеко не последним человеком в городке, может показаться странным, что театр Ферст-Систер неизменно занимал его в женских ролях. Деду великолепно удавалось перевоплощение в женщину; на нашей маленькой сцене он исполнял множество (а кто-то скажет, что и большинство) женских ролей. Вообще я лучше помню деда в женском образе, чем в мужском. В своих женских воплощениях он бывал более энергичным и вдохновенным, чем в унылой будничной роли управляющего лесопилкой и торговца древесиной.

Увы, его талант служил источником семейных раздоров — ведь единственной соперницей дедушки в борьбе за самые стоящие роли была его старшая дочь Мюриэл — мамина замужняя сестра, моя уже неоднократно упомянутая тетя.

Тетя Мюриэл была всего на два года старше моей мамы; однако она всегда на шаг опережала младшую сестру и сделала все как полагается — а по ее собственному мнению, и вовсе безупречно. Она якобы «изучала мировую литературу» в колледже Уэллсли и вышла замуж за моего милейшего дядю Боба — своего «первого и единственного кавалера», как его называла сама тетя Мюриэл. Я, по крайней мере, считал дядю Боба милейшим, ведь со мной он всегда таким и был. Но, как я узнал позднее, Боб выпивал, и его пьянство было для тети Мюриэл тяжким и постыдным бременем. Моя бабушка, от которой тетя унаследовала властный характер, не раз замечала, что поведение Боба «недостойно» Мюриэл — что бы это ни значило.

При всем бабушкином снобизме речь ее так и кишела поговорками и штампами — и, несмотря на свое драгоценное образование, тетя Мюриэл унаследовала (или просто скопировала) суконную манеру речи своей матери.

Мне думается, Мюриэл так нуждалась в театре, потому что ей страшно хотелось найти необычные слова, подходящие к ее выспренним интонациям. Мюриэл была красивая стройная брюнетка с бюстом оперной певицы и звучным голосом — но в голове у нее было совершенно пусто. Как и бабушка, тетя Мюриэл обличала и порицала направо и налево, при этом без единой собственной мысли; я считал их обеих напыщенными занудами.

На сцене тетю Мюриэл выручала безупречная дикция, но реплики свои она произносила заученно и механически, словно некий идеальный попугай, вызывая ровно столько сочувствия, сколько предусматривал характер ее персонажа. Речь ее звучала пафосно, но собственного характера тете недоставало: она просто вечно была всем недовольна.

Бабушка же получила консервативное воспитание, да и возраст ее не способствовал гибкости мышления; в результате она считала театр порочным по своей сути — или, скажем мягче, безнравственным — и полагала, что женщинам ни в коем случае не следует участвовать в представлениях. Виктория Уинтроп (так звали бабушку в девичестве) придерживалась мнения, что все женские роли в любой пьесе должны исполнять мальчики и мужчины; она признавала, что ее смущают многочисленные сценические триумфы деда в женских ролях, но была при этом убеждена, что только так и следует ставить пьесы — исключительно с актерами-мужчинами.

Мою бабушку — я звал ее бабушкой Викторией — раздражало, что тетя Мюриэл впадала в меланхолию (и не на один день) всякий раз, когда дедушка Гарри опережал ее в борьбе за удачную роль. Гарри же, напротив, всегда достойно принимал поражение, если желанная роль доставалась его дочери. «Должно быть, тут понадобилась хорошенькая девушка, Мюриэл, — в этом смысле я тебе уступаю, вопросов нет».

Я не разделял его уверенности. Дед был изящного сложения, с тонкими чертами лица; двигался он легко и грациозно, и ему без труда удавались и девичий смех, и трагические рыдания. Он убедительно изображал и злоумышленниц, и страдалиц, а уж поцелуи, которыми он награждал подобранных как попало партнеров по сцене, были куда естественнее, чем у тети Мюриэл. Мюриэл терпеть не могла целоваться на сцене, хотя дядя Боб не имел ничего против. Бобу, похоже, даже нравилось смотреть, как его жена и тесть раздают поцелуи на сцене, — и здесь ему повезло, поскольку в нашем театре эти двое играли большинство ведущих женских ролей.