В одном лице

— Ты мне нравишься, Жак, — ты мне точно не не нравишься, — выпалила моя мать, пока Миранда-Элейн тихо закипала; Элейн помнила, что Киттредж назвал мою мать «горячей штучкой».

 — Мне рядом с вами не по себе, — признался Киттредж моей матери, хотя по нему и нельзя было этого сказать; он наглел на глазах.

— Ну и поебень! — рявкнула Элейн Хедли. Киттредж аж отшатнулся при звуке ее голоса, а моя мать дернулась, словно ей влепили пощечину.

— Элейн, следи за языком, — сказала мама.

— Может, продолжим репетицию? — спросила Элейн.

— Ах, Неаполь, ты так нетерпелива, — отозвался Киттредж с самой обезоруживающей из своих улыбок, затем снова обернулся к моей матери. — Элейн ждет не дождется той части, где мы держимся за руки, — сообщил он маме.

Действительно, первая сцена третьего акта, которую они репетировали, заканчивается тем, что Фердинанд и Миранда держатся за руки. Настала очередь Элейн краснеть, а Киттредж, полностью владевший ситуацией, честнейшими глазами уставился на мою мать.

— У меня вопрос, миссис Эббот, — начал он, будто ни Миранды, ни Элейн рядом не было — будто их не существовало вовсе. — Когда Фердинанд говорит: «Много женщин раньше / Мне нравилось: их голоса нередко / Пленяли слух мой» — ну вы помните эту реплику, — значит ли это, что он знал многих женщин, и не нужно ли мне как-то подчеркнуть свою, ну, сексуальную опытность?

Мама покраснела еще сильнее.

— О гос-споди! — возопила Элейн Хедли.

А я — где же был я? А я был Ариэлем, «духом воздуха». Я ждал, пока Фердинанд и Миранда «уйдут — в разные стороны», согласно ремарке. Я стоял за кулисами с Калибаном, Стефано («пьяницей-дворецким», по характеристике Шекспира) и Тринкуло; все мы были задействованы в следующей сцене, где я появляюсь невидимым. Наблюдая, как мама краснеет от коварных манипуляций Киттреджа, я и чувствовал себя невидимкой — или мечтал им стать.

— Я просто суфлер, — поспешно ответила Киттреджу моя мать. — Это вопрос к режиссеру, спроси лучше мистера Эббота.

Мамино волнение было очевидно, и внезапно я увидел, как она, должно быть, выглядела много лет назад, когда то ли была беременна мной, то ли уже стала моей мамой — и увидела моего женолюбивого отца целующимся с кем-то еще. Мне вспомнился небрежный тон, которым она об этом рассказывала, — точно так же она теперь поправляла умышленные ляпы Киттреджа. (На представлениях Киттредж ни разу не переврал ни строчки — ни единого слова. Я знаю, что еще не успел вам сказать, но актером Киттредж был очень хорошим.)

Мне больно было видеть, как легко обезоружил мою мать малейший сексуальный намек — да еще из уст подростка! Я ненавидел себя, поскольку понимал, что стыжусь собственной матери, и знал, что этот стыд — результат неизменно снисходительного отношения к ней Мюриэл, ее вечных упреков и сплетен. Разумеется, я ненавидел и Киттреджа за то, как легко он смутил мою травмированную мать, — и за то, как играючи ему удавалось обескуражить меня и Элейн. Но тут мама призвала подмогу.

— Ричард! — крикнула она. — У Жака вопрос насчет его персонажа!

— О гос-споди, — снова простонала Элейн, но теперь уже шепотом, едва слышно; но Киттредж все-таки услышал.

— Терпение, дорогая Неаполь, — сказал Киттредж, взяв ее за руку. Точно так же Фердинанд берет за руку Миранду — перед тем как они расстаются в конце первой сцены третьего акта, — но Элейн выдернула у него ладонь.

— Что там с твоим персонажем, Фердинанд? — спросил Киттреджа Ричард Эббот.

— Сплошная поебень, — сказала Элейн.

— Элейн, следи за языком! — сказала моя мать.

— Миранде не повредило бы подышать свежим воздухом, — сказал Элейн Ричард Эббот. — Пару раз глубоко вздохнуть и, пожалуй, выкрикнуть все слова, что придут в голову. Сделай передышку, Элейн… и ты тоже, Билл, — обернулся ко мне Ричард. — Миранда и Ариэль нужны нам в образе.

(Похоже, от Ричарда не укрылось, что и я тоже нервничаю.)

К задней стене театра примыкал пандус столярной мастерской, и мы с Элейн вышли на него, в холодный ночной воздух. Я попытался взять ее за руку; сначала она отдернула ладонь, хотя и не так яростно, как до того с Киттреджем. Затем сама взяла меня за руку и положила мне голову на плечо — дверь позади нас еще была открыта. «Очаровательная парочка, а?» — сказал кому-то, или всем окружающим, Киттредж, прежде чем дверь захлопнулась.

— Мудила! — заорала Элейн Хедли. — Хуесос! — выкрикнула она и сделала несколько глотков холодного воздуха, восстанавливая дыхание; затем мы вернулись внутрь, и очки Элейн тут же запотели.

— Фердинанд сообщает Миранде не о том, что он опытен в сексе, — объяснял тем временем Киттреджу Ричард Эббот. — Фердинанд говорит, с каким вниманием он относился к женщинам и как часто они производили на него впечатление. Он всего лишь имеет в виду, что никто раньше не производил на него такого впечатления, как Миранда.

— Речь о впечатлении, Киттредж, — с трудом выговорила Элейн. — А вовсе не о сексе.