В одном лице

Бабушка Виктория «скорее умерла бы», чем согласилась делить с ним ванную, сказал мне Гарри, но мне нравилось, что у нас с дедушкой одна ванная на двоих.

— Честно сказать, Билли, сам я «Госпожу Бовари» не читал, — сказал Боб; он выглянул в коридор, чтобы убедиться, что в пределах слышимости нет моей мамы (или бабушки, или тети Мюриэл). Несмотря даже на то, что горизонт был чист, Боб понизил голос: — Мне кажется, это книжка про измену — про неверную жену.

Наверное, я выглядел крайне озадаченным, потому что дядя Боб тут же прибавил:

— Лучше спроси Ричарда. Сам знаешь, литература — это по его части.

— Но это же роман? — спросил я.

— Ну уж вряд ли биография, — ответил дядя Боб. — Но Ричард точно знает.

— Или можно спросить мисс Фрост, — предположил я.

— Ага, можно — только не говори, что это была моя идея, — сказал дядя Боб.

— Есть одна история, — начал я. — Может, это ты мне ее рассказывал.

— Как парень читает «Госпожу Бовари» сразу на сотне туалетных сидений? — воскликнул Боб. — Я ее обожаю!

— И я, — сказал я. — Очень смешно.

— Обхохочешься! — подтвердил дядя Боб. — Но нет, Билли, я тебе ее не рассказывал — по крайней мере, не припомню такого, — поспешно добавил он.

— Вот как.

— Может, это мама тебе рассказала? — спросил дядя Боб. Должно быть, я одарил его скептическим взглядом, потому что он тут же исправился: — Хотя вряд ли.

— Мне эта история все время снится, но кто-то же когда-то мне ее рассказал.

— Может, кто-нибудь ее рассказывал за ужином — знаешь, как дети подслушивают разговоры, когда взрослые думают, что те уже спят или точно не слышат, — сказал дядя Боб. Хотя представить такое было легче, чем вообразить маму в роли рассказчицы истории про гальюн, ни меня, ни дядю Боба эта версия явно не убедила.

— Билли, некоторым тайнам лучше оставаться тайнами, — сказал он чуть более уверенно.

Вскоре после его ухода я нашел еще один мячик для сквоша — или все тот же самый — у себя под покрывалом.

Я прекрасно знал, что мама никак не могла рассказать мне историю о «Госпоже Бовари» и туалетных сиденьях, но, разумеется, не мог ее не спросить.

— Никогда не считала эту историю ни капельки забавной, — сказала она. — И уж точно не стала бы тебе такое рассказывать.

— Понятно.

— Может, это папуля тебе рассказал — но ведь я же его просила! — сказала мама.

— Нет, точно не дедушка, — ответил я.

— Тогда наверняка дядя Боб, — предположила мама.

— Дядя Боб ничего такого не помнит, — ответил я.

— Боб любит выпить — он не всегда все помнит, — сказала мама. — И ты не так давно болел, — напомнила она, — сам знаешь, какие сны бывают в лихорадке.

— Я все равно думаю, что это смешная история — как тот солдат шлепался задницей об сиденья! — сказал я.

— А вот мне ничуточки не смешно, Билли.

— Понятно.

Уже полностью оправившись от скарлатины, я поинтересовался мнением Ричарда о «Госпоже Бовари».

 — Думаю, ты по достоинству оценишь эту книгу, когда немного подрастешь, — сказал Ричард.

— Насколько подрасту? — спросил я. (Мне было четырнадцать — вроде бы. Я еще не читал и не перечитывал «Большие надежды», но мисс Фрост уже наставила меня на путь читателя — это я помню точно.)

— Можно спросить у мисс Фрост, насколько мне надо подрасти, — предложил я.

— На твоем месте, Билл, я бы немного подождал, прежде чем ее спрашивать, — сказал Ричард.

— Немного — это сколько? — спросил я.

Ричард Эббот, который, как я думал, знал все на свете, ответил:

— Точно не знаю.

Точно не знаю, когда моя мама начала суфлировать постановки Ричарда Эббота в Клубе драмы академии Фейворит-Ривер, но очень хорошо помню, что в «Буре» она уже была суфлером. Время от времени в мамином расписании случались конфликты, поскольку она продолжала суфлировать и «Актерам Ферст-Систер», но суфлерам можно иногда пропускать репетиции, а представления городского любительского театра и Клуба драмы не пересекались никогда.

На репетициях Киттредж намеренно перевирал реплики только затем, чтобы моя мама начала ему подсказывать. «Нет, милая», — обратился Фердинанд к Миранде на одной из репетиций; мы только недавно перестали читать реплики с листа.

— Нет, Жак, — сказала мама. — Здесь будет «нет, дорогая», а не «милая».

Но Киттредж просто придуривался — он специально перепутал строчку, чтобы вовлечь мою мать в разговор.

— Дико извиняюсь, миссис Эббот, это больше не повторится, — пообещал он — и запорол следующую же реплику.

«Нет, чудная», — должен сказать Фердинанд Миранде, но Киттредж выдал: «Нет, дорогая».

— Не здесь, Жак, — сказала ему моя мама. — Здесь «нет, чудная», а не «дорогая».

— Наверное, я слишком стараюсь вам угодить — мне так хочется вам понравиться, миссис Эббот, но, боюсь, ничего у меня не выходит, — сказал Киттредж моей матери. Он неприкрыто с ней заигрывал, и мама покраснела. Я часто думал, что мою мать легко соблазнить, и испытывал от этого неловкость; словно я считал ее умственно отсталой или настолько наивной в сексуальном плане, что при помощи лести любой мог бы ее добиться.