В одном лице

Донна была на вершине счастья, когда мы приезжали в Германию, где я мог общаться с местными на их языке. Во время поездок, приуроченных к выходу немецких переводов моих романов, мы посетили не только Германию, но и Австрию и немецкоязычную часть Швейцарии. В Цюрих Донна просто влюбилась; он произвел на нее впечатление очень зажиточного города — как и на всех прочих туристов. Вена ей тоже страшно понравилась — я все еще более-менее ориентировался в городе, поскольку провел там студенческие годы. Больше всего Донну восхитил Гамбург — думаю, он показался ей наиболее изысканным из немецких городов.

В Гамбурге мои немецкие издатели всегда селили меня в отеле «Фир Йаресцайтен»; я думаю, на его счет можно отнести бо́льшую часть восхищения Донны Гамбургом, настолько это был шикарный отель. Но потом наступил тот ужасный вечер, после которого Донна уже никогда не бывала счастлива в Гамбурге — или, возможно, со мной.

Начиналось все довольно невинно. Журналист, бравший у меня интервью, пригласил нас в ночной клуб на улице Репербан; я был не в курсе, что это за улица и что за клуб, но журналист и его жена (или подруга) предложили нам с Донной сходить с ними посмотреть шоу. Их звали Клаус и Клаудия; мы вместе взяли такси до клуба.

Я должен был догадаться, что это за место, как только мы вошли — сразу, как увидел тощих парней у барной стойки. Это было «трансвеститен-кабаре» — шоу трансвеститов. (Как я понял, парни у бара были дружками исполнителей, поскольку клуб не был местом для съема и, за исключением этих парней, геев там практически не было.)

Шоу предназначалось для секс-туристов — в нем выступали мужчины в женской одежде на потеху гетеросексуальным парам. Мужские компании пришли посмеяться; женские — поглазеть на мужские члены. Исполнители были чистыми комиками; несомненно, они воспринимали себя как мужчин. Они не были и вполовину такими убедительными, как моя милая Донна; это были старомодные трансвеститы, даже и не пытавшиеся выдавать себя за настоящих женщин. Они были тщательно накрашены и одеты; они были очень симпатичные, но это были симпатичные мужчины, переодетые женщинами. В своих платьях и париках они смотрелись очень женственно, но никого не могли обмануть — и даже не старались.

Клаус и Клаудия явно не догадывались, что Донна тоже из них (но намного более убедительная и куда сильнее устремленная к своей цели — стать женщиной).

— Я не знал, — сказал я Донне. — Правда не знал. Прости.

Донна потеряла дар речи. Ей не приходило в голову, что одна из особенностей толерантной и просвещенной Европы в семидесятые — если говорить о сложных решениях, касающихся половой идентичности, — заключалась в том, что европейцы уже настолько привыкли к сексуальным различиям, что начали над ними шутить.

То, что сами участники шоу смеялись над собой, должно быть, страшно ранило Донну, которой пришлось столько пережить, чтобы начать всерьез воспринимать себя как женщину.

В одной из сценок здоровенный трансвестит делал вид, что ведет машину, а его невысокий партнер пытался сделать «ей» минет. Коротышку явно пугал размер члена «подружки» и то, как его неумелое обращение с этим монстром отражается на движении автомобиля.

Конечно, немецкого Донна не понимала; трансвестит болтал без передышки, критикуя качество минета. Я же был вынужден смеяться, и вряд ли Донна мне это простила.

Клаус и Клаудия явно подумали, что моя девушка просто типичная американка; они решили, что Донне не нравится шоу, потому что она закомплексованная ханжа. И невозможно было ничего им объяснить — не прямо же в клубе.

Донна была оскорблена до глубины души. Когда мы уже пробирались к выходу, к ней обратилась одна официантка — высоченная трансвеститка, не хуже участниц шоу. Донна аж подскочила. Официантка сказала ей (разумеется, по-немецки): «Шикарно выглядишь». Это был комплимент, но я понял, что она знает, кто Донна на самом деле. (Об этом мало кто догадывался, по крайней мере тогда. Сама Донна это не афишировала; напротив, она прикладывала все усилия, чтобы быть женщиной, а не выдавать себя за женщину.)

— Что она сказала? — принялась выспрашивать Донна, как только мы вышли на улицу. В семидесятых Репербан еще не так кишел туристами, как сейчас; были, конечно, секс-туристы, но в целом улица выглядела более обшарпанной — Таймс-сквер в те времена тоже была попроще и не так переполнена зеваками.

— Она сделала тебе комплимент, сказала, что ты очень хорошо выглядишь. Она имела в виду, что ты красавица, — сказал я Донне.

— Она имела в виду «для мужика» — разве не так?! — спросила Донна. Она всхлипывала. Клаус и Клаудия все еще ничего не понимали. — Я не какой-нибудь грошовый трансвестит! — рыдала Донна.

— Извините, если идея была неудачная, — довольно натянуто сказал Клаус. — Шоу задумывалось как смешное, а не оскорбительное.

Я просто покачал головой; было ясно, что вечер уже не спасти.

— Слушай, приятель, у меня хрен побольше, чем у того трансвестита в воображаемой машине! — сказала Клаусу Донна. — Показать?! — обратилась она к Клаудии.