В одном лице

На дом в академии задавали намного больше, чем в начальной и средней школе, а вдобавок Ричард Эббот стал руководителем так называемого Клуба драмы. Постепенно Ричард со своими грандиозными шекспировскими планами переманил меня в Клуб драмы, и пьесы из репертуара «Актеров Ферст-Систер» я смотрел уже только на премьерах. Театр в академии, где проходили представления Клуба драмы, был просторнее и современнее, чем маленький допотопный городской театр. (Тогда я как раз открыл для себя слово «допотопный». За время учебы в Фейворит-Ривер я сделался немножко снобом — по крайней мере, так в один прекрасный день сообщила мне мисс Фрост.)

И как моя неуместная влюбленность в Ричарда Эббота оказалась «вытеснена» (как я уже говорил) пылкой страстью к мисс Фрост, так и место двух одаренных любителей (дедушки Гарри и тети Мюриэл) в моем сердце заняли двое несравнимо более талантливых актеров. Ричард Эббот и мисс Фрост вскоре стали звездами театра Ферст-Систер. Дуэтом невротической Гедды и мерзкого асессора Бракка дело не ограничилось; осенью 1956-го мисс Фрост сыграла Нору в «Кукольном доме». Ричарду, как он и догадывался, досталась роль Торвальда Хельмера, скучного невнимательного мужа. Непривычно подавленная тетя Мюриэл почти месяц не разговаривала с родным отцом из-за того, что именно дедушка Гарри (а не Мюриэл) получил роль фру Линде. Ричарду Эбботу и мисс Фрост удалось уговорить Нильса Боркмана сыграть несчастного Крогстада, что угрюмый норвежец и исполнил, жутковатым образом соединив в своем персонаже добродетельность и обреченность.

Но куда важнее, чем надругательство нашего разношерстного любительского сборища над Ибсеном, было прибытие в академию новых преподавателей — семейной пары по фамилии Хедли. С ними приехала их единственная дочь, нескладная девочка-подросток по имени Элейн. Мистер Хедли был учителем истории. Миссис Хедли играла на фортепьяно и давала уроки вокала; она заведовала несколькими школьными ансамблями и дирижировала хором академии. Чета Хедли подружилась с мамой и Ричардом, так что и нам с Элейн приходилось встречаться довольно часто. Я был на год старше и считал себя намного взрослее Элейн, чья грудь явно запаздывала в развитии. (Я даже решил, что у Элейн вообще не предвидится никакой груди, поскольку уже заметил, что миссис Хедли в общем-то плоскогруда — даже когда поет.)

У Элейн была сильная близорукость; в те времена от нее не было иного средства, кроме толстенных очков, в которых глаза казались такими большими, словно вот-вот выскочат из орбит. Но мать научила ее петь, и у Элейн обнаружился звучный чистый голос. Даже обычная ее речь была певучей и ясной.

— Элейн умеет звучать, — говорила миссис Хедли. Звали ее Марта; красотой она не блистала, зато доброты ей было не занимать, и именно она первой заметила, что мне трудно выговаривать некоторые слова. Она сказала маме, что можно попробовать кое-какие упражнения для голоса и что пение тоже может пойти на пользу, но той осенью пятьдесят шестого я еще учился в средней школе, и чтение поглотило меня без остатка. Упражнения для голоса и пение интересовали меня в последнюю очередь.

Все эти перемены обрушились на меня разом, и жизнь внезапно понеслась, набирая обороты: осенью пятьдесят седьмого я уже учился в академии Фейворит-Ривер; я все еще перечитывал «Большие надежды» и (как вы уже знаете) обмолвился мисс Фрост, что хочу стать писателем. Мне было пятнадцать, а Элейн Хедли была близорукой, плоскогрудой, громогласной четырнадцатилетней девчонкой.

Однажды сентябрьским вечером в дверь постучали; в это время еще шли занятия, и никто из учеников к нам зайти не мог, если только ему не стало плохо. Я открыл дверь, ожидая увидеть в коридоре смущенного ученика, но передо мной стоял Нильс Боркман, наш обезумевший режиссер; он выглядел так, будто только что увидел призрак — возможно, какого-нибудь прежнего знакомого, прыгнувшего во фьорд.

— Я видел ее! Я слышал ее голос! Из нее выйдет великолепная Хедвиг! — воскликнул Нильс Боркман.

Бедная Элейн Хедли! Так уж сложилось, что она была подслеповата и вдобавок плоскогруда, зато обладала пронзительным голосом. (У Хедвиг в «Дикой утке» тоже не все в порядке со зрением, и для сюжета это важно.) Элейн, это бесполое, но кристально чистое дитя, будет выбрана на роль многострадальной Хедвиг, и Боркман снова обрушит (ужасающую) «Дикую утку» на ошеломленных жителей Ферст-Систер. Еще не оправившись от своего неожиданного успеха в образе Крогстада, Нильс взял себе роль Грегерса.

«Моралист несчастный» — так охарактеризовал Грегерса Ричард Эббот.

Боркман был тверд в своем намерении воплотить в Грегерсе идеалиста и в результате непреднамеренно довел до совершенства шутовскую грань своего персонажа.