В одном лице

В библиотеке, где я учился писать — а точнее, предавался мечтам о том, как стану писателем, — мне особенно нравилась комната, где хранилось огромное собрание ежегодников академии. Остальных учеников эта комната, видимо, не интересовала; иногда туда заглядывали преподаватели — почитать или проверить домашние задания.

Академии Фейворит-Ривер было немало лет; она была основана еще в XIX веке. Мне нравилось листать старые ежегодники. (Вероятно, секреты можно найти в любом прошлом; я знал, что в моем они уж точно есть.) Если продолжать в таком духе, — думал я, — может быть, у меня получится дойти до собственного выпуска — но не раньше весны последнего года обучения. Осенью своего третьего года в академии я все еще просматривал ежегодники 1914 и 1915 годов. Шла Первая мировая; должно быть, этим мальчишкам было страшно. Я вглядывался в лица выпускников, читал об их планах поступления в колледжи и мечтах о карьере; многие еще «не определились» ни с тем, ни с другим. Уже в те годы почти у всех старшеклассников были прозвища.

Я очень внимательно разглядывал фотографии борцовской сборной и несколько менее внимательно — Клуба драмы; на фотографиях Клуба было множество мальчиков, одетых и загримированных под девочек. Похоже, борцовская команда и Клуб драмы существовали в Фейворит-Ривер с момента основания. (Не забудьте, я просматривал ежегодники 1914–1915 годов осенью 1959 года; мужские интернаты упорно тащили свои драгоценные традиции через все пятидесятые и аж до шестидесятых.)

Вероятно, эта читальня, куда лишь изредка заглядывал случайный преподаватель, нравилась мне потому, что там никогда не было других учеников — а значит, ни хулиганов, ни лишних влюбленностей. Мне повезло, что я жил вместе с мамой и Ричардом и у меня была собственная комната. Все ученики, жившие в академии, делили комнаты с соседями. Не могу даже представить, какие оскорбления (или другие, менее прямые формы насилия) пришлось бы мне переносить от соседа по комнате. И как тогда быть с мамиными каталогами? (Сама мысль о невозможности мастурбации была возмутительна и просто не укладывалась у меня в голове!)

Осенью 1959-го мне было семнадцать, и у меня не было никаких причин возвращаться в городскую библиотеку Ферст-Систер — точнее, ни одной причины, которую я осмелился бы высказать вслух. Я нашел убежище, где мог делать домашние задания; комната с ежегодниками в библиотеке академии отлично годилась для того, чтобы писать — или просто предаваться мечтам. Но, должно быть, я все равно тосковал по мисс Фрост. На сцене я тоже видел ее слишком редко, ведь теперь я пропускал репетиции театра Ферст-Систер и бывал только на самих представлениях; а их можно было по пальцам сосчитать, как выразилась бы бабушка.

Можно было бы поговорить с дедушкой Гарри; уж он бы меня понял. Можно было бы рассказать ему о том, как я скучаю по мисс Фрост, о моей влюбленности в нее и в старшеклассников — даже о самой первой неуместной влюбленности в моего отчима, Ричарда Эббота. Но я не стал обсуждать все это с дедушкой Гарри — тогда не стал.

Был ли Гарри Маршалл настоящим трансвеститом? Или он просто иногда переодевался в женскую одежду? Сказали бы в наши дни, что он был латентным геем и вел себя как женщина, когда позволяли обстоятельства? Честно говоря, не знаю. Если уж даже мое поколение было затравленным, то поколению дедушки, был ли он гомосексуалом или нет, и подавно приходилось держаться тише воды, ниже травы.

Итак, мне казалось, что средства от тоски по мисс Фрост мне не найти — если только я не придумаю причину с ней увидеться. (Раз уж я, в конце концов, собирался стать писателем, то должен был без труда выдумать убедительный повод снова зачастить в городскую библиотеку.) Вот я и придумал себе легенду: якобы я могу писать только в городской библиотеке, где меня не будут то и дело отвлекать друзья из академии. Откуда бы мисс Фрост знать, что друзей у меня немного, а те, что есть, — такие же робкие, как я сам, и не осмелились бы никому помешать.

Поскольку я сказал мисс Фрост, что хочу стать писателем, она, наверное, поверит, что я хочу сделать свои первые шаги именно в городской библиотеке Ферст-Систер. По вечерам там можно было встретить разве что горстку пенсионеров; может, еще пару мрачных старшеклассниц, обреченных продолжать свое образование в Эзра-Фоллс. Некому будет мешать мне в пустынной городской библиотеке (и уж детей там точно не будет).

Я боялся, что мисс Фрост меня не узнает. Я уже начал бриться и воображал, что во мне что-то переменилось, — сам себе я казался ужасно взрослым. Я предполагал, что мисс Фрост знает о моей новой фамилии и что она, вероятно, видела меня хотя бы иногда за кулисами или в зрительном зале маленького театра Ферст-Систер. Она определенно знала, что я сын суфлерши, — я же был тем самым мальчиком.