В одном лице

Изменения, произошедшие в Фейворит-Ривер с тех пор, как я сам здесь учился, коснулись не только приема девочек, но и формы одежды. Если в 2007 году и была принята какая-то форма, я не смог бы сказать, в чем была ее суть; пиджаки и галстуки точно уже не требовались. Было какое-то расплывчатое правило, запрещающее рваные или порезанные джинсы. В столовую не пускали в пижамах, и было еще одно ограничение, вечный повод для протестов: оно касалось голых животов у девочек — того, какую часть живота допустимо оголять. Ах да, низко сидящие штаны тоже считались неприличными — особенно, как мне разъяснили, если ими щеголяли мальчики. Оба последних правила яростно оспаривались и постоянно претерпевали мельчайшие изменения. Это сексуальная дискриминация, негодовали студенты: значит, пупки девочек и задницы мальчиков расцениваются как что-то «плохое».

Я ожидал, что особенный ученик Ричарда и Марты окажется каким-нибудь передовым гермафродитом — обладателем универсально привлекательной комбинации репродуктивных органов, обольстительным, как мифологическая помесь сатира и нимфы из фильма Феллини. Но в кабинете Ричарда, сгорбившись на этой его собачьей лежанке, сидел пухлый, неряшливо одетый мальчик с пламенеющим прыщом на шее и крапинками подростковой щетины на щеках. Воспаленный прыщ выглядел почти так же сердито, как сам мальчик. Увидев меня, парнишка сощурился — то ли враждебно, то ли стараясь разглядеть меня как следует.

— Привет, я Билл Эббот, — сказал я.

— Это Джордж… — начала миссис Хедли.

— Джорджия, — тут же поправил ее мальчик. — Я Джорджия Монтгомери, но обычно меня зовут Джи.

— Джи, — повторил я.

— Пока что сойдет и Джи, — сказал мальчик. — Но я собираюсь стать Джорджией. Это не мое тело, — сердито сказал он. — Я — не то, что вы видите. Я меняюсь.

— Понятно, — сказал я.

— Я перевелась в эту школу потому, что здесь учились вы, — сказал он мне.

— Джи училась в Калифорнии… — начал объяснять Ричард.

— Я подумала, что тут могут быть и другие трансгендеры, — сказал Джи. — Но больше никого не нашла.

— Его родители… — попыталась объяснить миссис Хедли.

— Ее родители, — поправил Джи.

— Родители Джи очень либеральные, — сказала мне Марта. — Они тебя поддерживают, правда? — обратилась она к мальчику, или к будущей девочке, если верить ему (или ей).

— Мои родители действительно либеральные и правда меня поддерживают, — сказал Джи. — Но они еще и побаиваются меня, и соглашаются на все — согласились даже на то, чтобы я училась аж в Вермонте.

— Понятно, — сказал я.

— Я читала все ваши книги, — сказал мне Джи. — Вас все это довольно сильно бесит, правда? По крайней мере, вы достаточно пессимистичны. Вы считаете, что нетерпимости к сексуальным различиям конца пока не видать, да? — спросил он.

— Я пишу художественную прозу, — напомнил я. — Если в книгах я пессимист, это не значит, что я и в жизни такой же.

— И все же вы явно злитесь, — настаивал мальчик.

— Надо оставить их вдвоем, Ричард, — сказала Марта Хедли.

— Ага, дальше давай сам, Билл, — сказал Ричард, хлопнув меня по спине. — Джи, попроси Билла рассказать тебе об одной его знакомой транссексуалке, — уходя, сказал Ричард будущей девочке.

— Трансгендере, — поправил его Джи.

— Не для меня, — сказал я. — Я в курсе, что язык меняется, и в курсе, что я стар и несовременен. Но для меня она была транссексуалкой. В то время именно так ее и называли. Я говорю «транссексуалка». Если хочешь услышать мою историю, придется тебе к этому привыкнуть. Меня поправлять не надо, — сказал я парнишке. Он сидел на вонючем диванчике и глядел на меня во все глаза. — Я тоже либерал, — сказал я. — Но я не на все готов согласиться.

— Мы читаем «Бурю» на курсе Ричарда, — сказал Джи, как мне показалось, ни к селу ни к городу. — Жаль, что мы не можем ее поставить, — прибавил мальчик. — Но Ричард раздал нам роли для чтения на уроках. Я Калибан — ну то есть чудовище.

— Я когда-то был Ариэлем, — сказал я. — Мой дедушка играл Калибана; он играл его как женщину, — сказал я будущей девочке.

— Правда? — спросил меня парнишка; он впервые улыбнулся, и внезапно я увидел. У него была чудесная девичья улыбка; она пряталась в мальчишеском лице, и неказистая фигура тоже сбивала с толку, но я увидел в нем ее.

— Расскажите о вашем знакомом трансгендере, — попросил он.

— Транссексуалке, — сказал я.

— Хорошо, пожалуйста, расскажите о ней, — поправился Джи.

— Это долгая история, Джи. Я был в нее влюблен, — сказал я ему — нет, сказал я ей.

— Ничего, пусть долгая, — сказала она.

Потом мы вместе пошли в столовую. Ей было всего четырнадцать, и она здорово проголодалась.

— Видите вон того качка? — спросила Джи; я не понял, на кого именно она указывает: за столом сидела целая толпа мальчишек — футболистов, судя по их виду. Я просто кивнул.

— Он называет меня Тампоном, или иногда просто Джорджем, не Джи. И уж, понятное дело, не Джорджией, — сказала она, усмехнувшись.

— «Тампон» звучит отвратительно, — сказал я девочке.