В одном лице

К моему удивлению, трое или четверо клубных ветеранов тоже кое-что мне подсказали. (Может, в благодарность за то, что я держался подальше от сауны.) В зале было довольно много борцов, которым уже перевалило за сорок, — и несколько суровых стариканов за пятьдесят. Были и юнцы, едва окончившие колледж; несколько потенциальных и бывших олимпийцев; русские эмигранты (и один кубинец); много восточноевропейцев, но всего двое иранцев. Одни занимались греко-римской, другие — вольной или традиционной борьбой — последние были в основном из юнцов и ветеранов.

Эд показал мне, как можно подготовить нырок с помощью зацепа ноги; Вулфи научил меня нескольким рывкам за руку; Сонни показал русский захват руки и коварный захват ступни. Я написал о своих успехах Херму Хойту. Мы с Хермом понимали, что мне не сделаться борцом — возраст уже не тот, — но если говорить о самозащите, то я понемногу учился. И мне нравилось, что тренировки в семь вечера занимают свое место в моей жизни.

— Да ты превращаешься в гладиатора! — сказал как-то Ларри; в кои-то веки он не пытался съязвить.

Даже непрестанные опасения Элейн как будто пошли на убыль.

— Билли, твое тело изменилось — ты ведь заметил? Я не говорю, что ты из тех качков, кто занимается этим для красоты, — я знаю, что у тебя свои причины, — но ты начинаешь выглядеть несколько устрашающе, — сказала она.

Никого я, конечно, не «устрашал». Но когда десятилетие закончилось и начались восьмидесятые, я стал замечать, как застарелые страхи покидают меня самого.

Напомню вам: в Нью-Йорке восьмидесятых было небезопасно; по крайней мере, даже близко не настолько «безопасно», как сейчас. Но лично я чувствовал себя в большей безопасности — или был спокойнее насчет того, кто я есть, — чем когда бы то ни было. Я даже начал думать, что мисс Фрост напрасно за меня боялась или просто слишком долго прожила в Вермонте; пожалуй, в Вермонте ее опасения были бы обоснованны, но не в Нью-Йорке.

Бывали дни, когда мне не хотелось идти на тренировку, но Артур и остальные из кожи вон лезли, чтобы я чувствовал себя в клубе как дома. Я не хотел их разочаровывать, но все чаще спрашивал себя: для чего тебе уметь защищаться? От кого тебе защищаться?

Я даже был на пути к официальному членству в клубе; сейчас я едва помню этот процесс, но он был очень запутанный и требовал времени.

— Пожизненное членство — отличная идея. Ты ведь не собираешься уезжать из Нью-Йорка, да, Билли? — спросил Артур; он был моим поручителем. Назвать меня знаменитым писателем можно было разве что с натяжкой, но — с четвертым романом, готовящимся к печати, — я был по крайней мере известен.

С деньгами проблем тоже не возникло. Дедушка Гарри радовался, что я «не бросаю борьбу» — я догадывался, что Херм Хойт с ним поговорил. Гарри сказал, что с удовольствием оплатит мне пожизненное членство.

— Не надо так уж надрываться — ты и так много сделал, — сказал я Артуру. — Мне нравится в клубе, но не хотелось бы, чтобы тебя начали сторониться.

— Тебя примут без проблем, Билли, — сказал Артур. — Ничего страшного, что ты гей.

— Я би… — начал я.

— Да, то есть бисексуал — никаких проблем, — сказал Артур. — Времена изменились.

— Похоже на то, — сказал я, и так оно и выглядело в конце 1980 года.

Каким-то мистическим образом одно десятилетие незаметно перетекло в другое, хотя для меня этот переход оказался отмечен смертью Нильса Боркмана — и последовавшим за ней самоубийством миссис Боркман.

— Они оба покончили с собой, Билл, — прошептал в трубку дедушка Гарри, будто боялся, что телефон прослушивают.

Нильсу было восемьдесят восемь лет — исполнилось бы восемьдесят девять, доживи он до 1981 года. Незадолго до Рождества 1980-го, в сезон охоты на оленей с огнестрельным оружием, Нильс снес себе затылок выстрелом из карабина калибра .30-30 на спортивной площадке академии. Ученики уже разъехались на каникулы, и Нильс позвонил своему старому недругу Чаку Биби — тому самому егерю, который возражал против того, чтобы Нильс и дедушка Гарри превращали охоту на оленей в биатлон.

— Браконьеры, Чак! Я видел их собственноглазно — на площадках Фейворит-Ривер. Я, как мы говорим, отправляюсь на них поохотиться! — возбужденно прокричал в трубку Нильс.

— Чего? Эй! — крикнул в ответ Чак. — Какие браконьеры в сезон, из чего они стреляют, из пулеметов, что ли? Нильс!

Но Нильс уже повесил трубку. Позже Чак обнаружил тело; по всей видимости, карабин выстрелил, когда Нильс вытаскивал его из-за спины. Чак с готовностью объявил это несчастным случаем, он ведь был давно убежден, что способ охоты Нильса и дедушки Гарри небезопасен.

Но Нильс прекрасно знал, что делает. Обычно он охотился на оленей с винтовкой калибра .30-06. Более легкий карабин калибра .30-30 был, как говорил дедушка, «ружьем на вредителей». (Гарри охотился с ним на оленей: он утверждал, что они-то и есть вредители.) Ствол у карабина был короче; Гарри понимал, что Нильсу легче было выстрелить себе в затылок из такого ружья.

— Но почему Нильс решил застрелиться? — спросил я дедушку Гарри.