В одном лице

Том Аткинс замер, стараясь не привлекать внимания; он боялся, что следующим Киттредж толкнет его.

— Как ты мог не догадаться, что она мужик, Нимфа? — неожиданно спросил Киттредж. — Ты что, проглядел ее кадык или не заметил, какая она здоровенная?! За исключением сисек. Господи! Да как ты мог не понимать, что это мужик?!

— Может, я и понимал, — сказал я. (Слова вылетели сами собой, как порой случается с правдой.)

— Господи, Нимфа, — сказал Киттредж. Я увидел, что он дрожит; из неотапливаемого перехода тянуло холодом, а Киттредж был в одном полотенце. Непривычно было видеть Киттреджа уязвимым, но вот он стоял перед нами полуголый и дрожал от холода. Том Аткинс не был храбрецом, но даже Аткинс, видимо, почуял его уязвимость — и даже Аткинс смог на какую-то секунду набраться храбрости.

— Как ты мог не догадаться, что она борец?! — спросил Аткинс. Киттредж шагнул к нему, и Аткинс, снова испугавшись, отшатнулся и едва не упал. — Ты видел, какие у нее плечи, шея, руки?! — крикнул он Киттреджу.

— Мне пора, — сказал Киттредж. Он обращался ко мне — Аткинсу он отвечать не стал. Даже Том Аткинс видел, что самоуверенность Киттреджа пошатнулась.

Мы с Аткинсом смотрели, как Киттредж бежит по переходу; одной рукой он придерживал полотенце на поясе. Полотенце было маленькое — он обмотал его вокруг бедер, как короткую юбочку. Из-за полотенца Киттредж семенил, как девчонка.

— Билл, ты же не думаешь, что Киттредж может проиграть в этом сезоне, правда? — спросил Аткинс.

Как и Киттредж, я не ответил Аткинсу. Разве мог Киттредж проиграть матч в Новой Англии? Я очень хотел бы спросить об этом мисс Фрост — и далеко не только об этом.

Однажды наступает момент, когда ты устаешь от того, что с тобой обращаются как с ребенком, и тебе ужасно хочется поскорее вырасти; этот момент приходит неожиданно и быстро заканчивается — но он таит в себе опасность. В своем будущем романе (в одном из первых) я напишу: «Стремление к цели крадет детство. В тот момент, когда приходит желание стать взрослым — в любом смысле, — какая-то часть детства умирает». (Вероятно, я думал о своем желании стать писателем и заняться сексом с мисс Фрост, не обязательно именно в таком порядке.)

В более позднем романе я подошел к этой мысли немного иначе — пожалуй, несколько осторожнее. «Постепенно, шаг за шагом, мы лишаемся детства — не разом, а в результате череды более или менее заметных маленьких ограблений, которые складываются в одну большую потерю». Думаю, вместо «ограблений» я мог бы написать «предательств»; в случае с моей семьей я мог бы использовать слово «обманов» — вспоминая их лживые слова и лживое молчание. Но я не буду ничего переписывать; сойдет и так.

Еще в одном романе — почти в самом начале — я написал: «Память — чудовище; ты можешь забыть, но она не забудет. Она все хранит; что-то держит наготове, что-то прячет. Память вызывает воспоминания к жизни, когда ей вздумается. Ты воображаешь, что обладаешь памятью, но это она обладает тобой!» (И под этими словами я по-прежнему готов подписаться.)

В конце февраля или начале марта шестьдесят первого года в академии Фейворит-Ривер узнали, что Киттредж проиграл матч; на самом деле он проиграл даже дважды. В этом году школьный чемпионат Новой Англии по борьбе проходил в Ист-Провиденс, штат Род-Айленд. В полуфинале Киттреджа просто размазали. «Чуть ли не всухую», — невнятно сказал мне Делакорт. (Я с трудом понял, что он говорит: Делакорту наложили шесть швов на язык.)

В утешительном раунде за третье место Киттредж снова проиграл — в этот раз борцу, которого он побеждал раньше.

— Когда его первый раз уложили, он как будто сдулся — и его уже не волновало, будет он третьим или четвертым. — Вот и все, что смог выговорить Делакорт. Я заметил кровь в его стаканчике для сплевывания; он прокусил себе язык — отсюда и шесть швов.

— Киттредж занял четвертое место, — сказал я Тому Аткинсу.

Наверное, для двукратного чемпиона это было страшно обидно. Школьные чемпионаты Новой Англии начались в сорок девятом году, спустя четырнадцать лет после того, как Ал Фрост завершил третий победный сезон, но в вестнике академии ничего не было сказано о его рекорде — как и о неудачной попытке Киттреджа его повторить. Через тринадцать лет двукратных чемпионов Новой Англии будет насчитываться восемнадцать — и Киттредж среди них. Если бы ему удалось победить и в третий раз, он стал бы первым троекратным чемпионом. «Первым и единственным» — цитировала наша школьная газета тренера Хойта. Как оказалось, шестьдесят первый год стал последним для общих соревнований по борьбе; начиная с шестьдесят второго года для частных и государственных школ ввели отдельные чемпионаты.

Как-то раз, уже весной, я спросил об этом Херма Хойта, случайно встретив его во дворе.

— Теперь все будет по-другому — один турнир для всех был круче, — сказал старый тренер.

Я спросил тренера Хойта и о Киттредже — я хотел знать, чем можно объяснить его поражения.