В одном лице

— Билли, папахен тебя ищет, — сказала Джерри. — Там явилась одна семейка, надо показать им школу. Пацан, судя по его виду, ссытся в постель, но, может, он тоже гомик и вы сможете друг другу отсосать где-нибудь в пустой комнате.

— Господи, ну ты и хамло! — сказала Элейн. — А я-то наивно думала, будто колледжу удалось тебя цивилизовать — хотя бы самую малость. Но, видимо, то, что называется культурой в Эзра-Фоллс, — единственный вид культуры, которую ты способна перенять.

— Судя по всему, та культура, которую переняла ты, не научила тебя держать ноги вместе, Элейн, — сказала Джерри. — Почему бы тебе не попросить папахена дать тебе универсальный ключ от Тилли, чтобы показать общежитие ссыкуну и его родителям? — спросила меня Джерри. — Тогда вы с Элейн сможете заглянуть в комнату Киттреджа. И даже подрочить друг другу на кровати Киттреджа, — предложила Джерри. — Это я к тому, Билли, что тебе все равно нужен универсальный ключ, чтобы показать комнату в общаге, так? Так почему бы не взять ключ от Тилли? — С этими словами Джерри нас покинула. Как и ее мать Мюриэл, Джерри могла быть бесчувственной сукой — но, в отличие от Мюриэл, она не была ханжой. (Пожалуй, озлобленность Джерри меня даже восхищала.)

— Видать, вся твоя чертова семейка — как ты выражаешься, Билли, — не устает тебя обсуждать, — сказала Элейн. — Они просто с тобой не разговаривают.

— Похоже на то, — сказал я, но было ясно, что зачинщицы в этом семейном заговоре — моя мама и тетя Мюриэл.

— Ну что, посмотрим комнату Киттреджа в Тилли? — спросила Элейн.

— Если хочешь, — ответил я. Конечно же, нам обоим не терпелось взглянуть на комнату Киттреджа.

Я несколько поостыл к старым ежегодникам после того, как наткнулся на мисс Фрост во главе борцовской команды 1935 года. С тех пор я не успел далеко продвинуться — как и Элейн.

Элейн завязла в последних выпусках; если точнее, ее поглотили «годы Киттреджа», как она их называла. Она посвятила себя поискам фотографий юного и (хотя бы внешне) невинного Киттреджа. Теперь Киттредж учился в академии пятый и последний год, а Элейн разыскивала фотографии его первого и второго года. Да, на них он действительно выглядел более юным; вот невинность заметить было сложнее.

Если верить рассказам миссис Киттредж — если родная мать Киттреджа и вправду занималась с ним сексом, — Киттредж утратил невинность уже давно и определенно не был невинным ко времени поступления в академию. Даже в первый год — даже в тот самый день, когда Киттредж впервые появился в Ферст-Систер, штат Вермонт. (Я с трудом мог себе представить, что он хоть когда-нибудь был невинен.) Однако Элейн неустанно изучала старые фотографии в поисках хоть какого-то свидетельства невинности Киттреджа.

Я совсем не запомнил того парнишку, которого Джерри обвинила в том, что он мочится в постель. Он был (скорее всего) допубертатного возраста, и ему предстояло стать или геем, или гетеросексуалом — но навряд ли бисексуалом. Родители предполагаемого ссыкуна в постель мне тоже ничем не запомнились. Однако разговор с дядей Бобом остался у меня в памяти.

— Конечно, покажи им Тилли, почему бы нет? — сказал мой добродушный дядя. — Только комнату Киттреджа не показывай — она нестандартная.

— Нестандартная, — повторил я.

— Да ты сам погляди, Билли, — только им покажешь другую комнату, — сказал дядя Боб.

Не помню, чью комнату я показал ссыкуну и его родителям; это была обычная двухместная комната, с двумя комплектами мебели — двумя кроватями, двумя столами, двумя комодами.

— У всех есть соседи по комнате? — спросила мать ссыкуна; вопрос о соседях обычно задавали именно матери.

— Да, у всех, без исключений, — сказал я; таковы были правила академии.

— Что такого «нестандартного» в комнате Киттреджа? — спросила меня Элейн после того, как посетители закончили тур по общежитию.

— Скоро увидим, — сказал я. — Дядя Боб мне не сказал.

— Господи, Билли, в твоей семье никто тебе ничего не рассказывает! — воскликнула Элейн.

Я думал о том же. Мне оставалось просмотреть еще двадцать ежегодников, и я только что обнаружил, что в библиотеке не хватает выпуска за сороковой год. Я перескочил от «Совы» тридцать девятого года к сорок первому и сорок второму, прежде чем сообразил, что не видел выпуска сорокового года.

Обратившись за помощью к библиотекарю, я сказал:

— Ежегодники не выдают на руки. Похоже, «Сову» за сороковой год украли.

Библиотекарь академии был старый угрюмый холостяк; в Фейворит-Ривер пожилых одиноких сотрудников считали, как мы тогда выражались, «непрактикующими гомосексуалистами». Кто знал, «практикуют» они или нет, гомосексуалы они или нет? Мы видели только, что они живут одни, и замечали в том, как они одеваются, едят и говорят, какую-то особенную утонченность — поэтому мы считали их чрезмерно женственными.

— Студентам не разрешается брать ежегодники, Билли, — только сотрудникам, — чопорно сказал библиотекарь; звали его мистер Локли.

— Только сотрудникам, — повторил я.

— Да, им, разумеется, можно, — сообщил мистер Локли; он порылся в картотеке и объявил: — «Сову» за сороковой год взял мистер Фримонт.