В двух битвах

Здесь же мне довелось познакомиться с начальником политотдела 8-й гвардейской Панфиловской дивизии полковым комиссаром Александром Лукичом Галушко. Обстоятельно поговорить, к сожалению, не удалось, перебросились несколькими словами. Запомнились его ненаигранная приветливость в обращении, мягкий голос. Ни я, ни он, конечно, тогда и не думали, что в скором времени мы встретимся на совместной работе.

Участников совещания принял член Военного совета армии Пономаренко, спокойный, рассудительный, в темно-синей шерстяной гимнастерке, стянутой широким форменным ремнем, с орденом Ленина на груди. Он обрисовал нам общее положение на фронтах, сказал, что дела наши после разгрома гитлеровцев под Москвой во многом улучшились. Он говорил:

— Конечно, предстоят суровые испытания. Враг еще не раз попытается организовать крупные наступательные операции. И на нашем участке фашисты будут предпринимать наступательные действия, поэтому надо и дальше настойчиво повышать стойкость наших частей и одновременно готовить их к наступлению. Наше же положение в целом на фронтах куда прочнее, чем было несколько месяцев назад. А ведь у нас порой складывалось отчаянное положение, товарищи. Я припоминаю сейчас один момент. Это было в первые месяцы войны в Белоруссии, я был тогда членом Военного совета фронта. Ночь. На дворе льет проливной дождь. Вражеские полчища, несмотря на героическое сопротивление наших авангардных частей, рвутся в глубь Белоруссии. Кругом все гремит. Оперативная группа штаба остановилась в небольшой рощице. Тяжелый камень лежит на сердце. Чертовская усталость во всем теле. И вдруг звонок! Вызывают из Москвы. Торопливо подхожу к аппарату. Слышу знакомый голос: «Ну, как дела? Какие произошли изменения?»

Я докладываю, что враг продолжает рваться вперед, мы отходим. Трактора увозим в тыл. Небольшая пауза. Затем говоривший из Москвы продолжает: «Правильно поступаете. Все возможное тяните в тыл, что не можете поднять — уничтожайте, врагу ничего не оставляйте! Действуйте увереннее! Все это временно и преходяще. Никакая сила не сломит нашу партию. Победа будет за нами!» Сами понимаете, как дороги оказались тогда уверенные, ободряющие слова!

После совещания член Военного совета задержал меня.

Отвечая на вопросы Пономаренко, я рассказал о том существенном, что делается у нас. Просил его быстрее пополнить бригаду рядовым и командным составом. Он одобрительно отозвался о последних боях моряков, предупредил о возможном возобновлении фашистских атак.

— Будьте бдительны! Пополнение постараемся выкроить. Военный совет армии уверен, что моряки не пропустят врага в Холм.

На обратном пути, трясясь в машине на кочковатой, сильно выбитой дороге, я думал о Москве, о той, какой я видел ее в трудные октябрьские дни 1941 года. Тогда реальная угроза нависла над дорогой нашей столицей. Потом мысли мои перекинулись на Тамбовщину, где в небольшом городке уже полгода жили эвакуировавшиеся из Калинина моя жена и сын. Там родилась и моя дочурка...

Сильный обстрел «пятачка» первого апреля возвестил о возобновлении активности врага. Снова стали появляться вражеские бомбардировщики. Чаще, чем в прошлые дни, над нами висел надоедливый «костыль». Участились рейсы груженых фашистских транспортных самолетов. Противник усиленно подвозил в осажденный Холм боеприпасы, продовольствие и живую силу.

Конечно, не сидели сложа руки и моряки-гвардейцы. Наши артиллеристы умело нащупали новые цели. Снайперы и отличные стрелки настолько успешно «охотились» за гитлеровцами, что днем на переднем крае те боялись даже переползать по открытым местам. До КП бригады все чаще стала доноситься резвая скороговорка наших станковых пулеметов. Довольно успешно осуществляли ночные рейды в тыл фашистам наши разведчики. Пульс войны на нашем участке явно учащался...

Михаил Михайлович Кульков выздоровел. С его приходом в работе штаба стало больше четкости и слаженности. Сдержанный в излиянии своих чувств, Константин Давыдович Сухиашвили внешне ничем не выразил своего отношения к возвращению начальника штаба. Но поздно вечером, когда мы укладывались спать, он сказал-мне:

— Теперь за штаб можно быть спокойным. Одно появление Михаила Михайловича — и жизнь в штабе пошла по-другому. Дельный он человек.

Я тоже был рад возвращению майора Кулькова. Соскучился по его оптимизму, олимпийскому спокойствию, метким остротам. На другой день, подходя к блиндажу, я услышал ровный, невозмутимый тенорок. Майор уже отчитывал двух штабистов за какие-то упущения.

Может быть, и не чаще других, но все же нередко выслушивали замечания от Михаила Михайловича наши шифровальщики. Его неудовольствие и на этот раз относилось к ним. Майора раздражала медлительность с раскодированием, а иногда и искажения текста шифрограмм из штаба корпуса или армии. Случалось, майор Кульков крупно разговаривал и с начальником разведки. Чаще после «холостого» захода к противнику.