В двух битвах

— Вот как? — усмехнулся комбриг. — Ну что ж, послушаем вместе.

Яркая крохотная лампочка, подключенная к аккумулятору, хорошо освещала мужественное, спокойное лицо Ломакинова. Под глазами у него синие круги: ночь он провел на ногах. Спокойно, неторопливо он стал докладывать. Деятельность комиссара Глушкова перед наступлением гитлеровцев, а также в день боя выглядела более чем положительно. Военком вместе с партийной организацией провел большую работу с новым пополнением. Продуманно расставили по подразделениям коммунистов. Вместе с командиром батальона Глушков пересмотрел состав подсобных подразделений, многих людей оттуда, в первую очередь коммунистов и комсомольцев, направили в стрелковые роты. За день до боя комиссар провел беседы со всеми моряками стрелковых рот.

В день боя Глушков по собственной инициативе, с одобрения Морозова, направился на левый фланг — второе наиболее уязвимое место в системе обороны батальона. Этот участок тревожил командование батальона еще и потому, что там больше всего было необстрелянных матросов из пополнения. И действительно, получилось, как и предвидели Морозов с Глушковым, — левый фланг фашисты также атаковали неоднократно, рассчитывая что в стыке им удастся прорваться. Дважды там нависала реальная угроза прорыва. Только присутствие в боевых порядках Глушкове, его твердая руке спасла положение на этом участке Все атаки противника были отбиты. Комиссар батальона вовремя подменил убитого пулеметчика. Его разящие очереди, посылаемые из «максима», во многом содействовали успеху и в бою, и после захвата нашими утраченной позиции Глушков не оставался на положении постороннего наблюдателя.

Утром» когда гитлеровцы произвели опустошительную артиллерийско-минометную подготовку и два батальона пехоты бросили в атаку, положение наше осложнилось до крайности. И в это время на правый фланг обороняющихся с отделением матросов снова приполз Глушков. До позднего вечера он был возле пулемета. Вернулся он на КП батальона только после того, как гитлеровцы прекратили атаки. Факты же с участившимися выпивками и его неправильные действия по отношению к одному из матросов подтвердились. Глушков их сам не отрицал и заявил, что дает твердое обещание не повторять подобного и исправить делом свои промахи.

Во время всего доклада Ломакинова комбриг не сводил с него глаз и внимательно слушал. Когда закончился доклад, Константин Давыдович заключил:

— Будем считать вопрос исчерпанным. Очень хорошо, что вы, товарищ Ломакинов, на месте объективно разобрались, помогли установить истину и решить наш спор с комиссаром.

— Но, несмотря ни на что, наказать Глушкова придется, — заметил я. — Судя по полученному им с родины письму, семейные дела у него в большом разладе, жена собирается замуж выходить, детишек отдала воспитывать матери Глушкова. Все это тяжело, слов нет, но комиссару горе заливать водкой не к лицу. Это малодушие. У него чувства явно взяли верх над рассудком. К тому же, ему разъясняли — письмо анонимное, отнестись к нему нужно осторожно. Рекомендовали ему подождать, написать родственникам, выяснить все пообстоятельнее и только тогда делать выводы. Он не внял совету. В общем, его поведение обсудим на партийной комиссии...

— Вот оно что.., — протянул комбриг. — Не согласен с тобой, комиссар! Тут совсем другой оборот дела получается. Не знал, не знал я. В семье у него, действительно, сложная ситуация. К чему же на парткомиссию? Предупредил, и достаточно. Подождем. Положим, я поторопился, не спеши теперь и ты. В партийной комиссии мы его всегда успеем рассмотреть. Я с ним сам поговорю. Его надо поддержать.

Сухиашвили говорил спокойно, рассудительно — факты сделали свое дело. Теперь он взял Глушкова под защиту и признал себя побежденным без всякого ложного самолюбия. Да иначе он и не мог поступать, ибо дипломатия была не в его характере. Слышать такие слова мне было, конечно, не безразлично, тем более от Сухиашвили, человека своенравного и упрямого. К тому же и настаивать на привлечении к партийной ответственности военкома третьего батальона не было необходимости.

— Ну что же, пусть будет по-твоему, — согласился я. — Подождем, посмотрим, как будет выполнять Глушков свое обещание.

Вопрос о Глушкове был исчерпан. Комбриг задал еще несколько вопросов Ломакинову о положении дел в батальоне, о Морозове, поинтересовался поведением противника.

Когда отпустили старшего батальонного комиссара, я заметил Сухиашвили, что он и Морозова ругал без достаточных оснований.

— Этот бой лишний раз показал нам, что старший лейтенант Морозов храбрый командир. А что он понервничал, беды большой нет. Подобное и с более опытным случается. Ты ведь, наверное, побольше нервничал, когда мы оборону прорвали под Старой Руссой?

— Так я и нахлобучку-то получил от Лизюкова куда похлеще...

— И по делу.