В двух битвах

— Настоящую автовыставку захватили, — замечает Михаил Михайлович. — А из пушек хоть сейчас открывай огонь.

Миновав вытянувшуюся километра на два колонну автомашин, проходим еще метров двести и оказываемся около новой колонны брошенных противником машин. В то время в воздухе появились гитлеровские бомбардировщики. Они развернулись над Каменкой и, построившись по одному, пошли в пике.

— Досадно, что безнаказанно им удается бомбить! — крикнул я, не сдержавшись.

Михаил Михайлович ничего мне не сказал. Он остановился, невозмутимо посмотрел на место, где рвались бомбы, и пошел дальше. Я предложил Михаилу Михайловичу отойти от дороги метров на двадцать. Он только рукой махнул. Бомбы между тем рвались все ближе. Мы остановились, посмотрели на пикировщиков. Длинная цепочка Ю-87 изготавливалась к новой бомбежке, и на сей раз того участка дороги, где шли мы.

Я видел, как Кульков взглянул вверх и тут же, на редкость расторопно, ткнулся в снег. Взрыв! Волной с силой меня придавило к земле и осыпало снегом и землей. В нос ударила гарь. Другие бомбы падали впереди нас. Разрывы удалились, мы поднялись, отряхиваясь, вышли на шоссе. Темные, глубокие воронки зияли на дороге, недалеко от трофейных машин.

Михаил Михайлович не спеша одернул шинель, поправил портупею, посмотрел на воронки.

— Вот так частенько бомбят. Ни одной не сожгли, вояки! — Михаил Михайлович еще что-то хотел сказать, но махнул рукой, и мы пошли. Пройдя немного молча, Михаил Михайлович снова заговорил: — Конечно, не все так бомбят. У них есть и очень хорошие летчики. Но эти дрянь. Я их по полету различаю. Ну, спрашивается, зачем им с такой высоты бомбить? Что им, мешают? Нет. Были бы опытные — спустились пониже. И эффект был бы другой. Вот тогда и нам с дороги надо было бы ретироваться побыстрее...

В батальоне Кульков направился к командиру, я — к военкому. Своего друга старшего политрука Колдова я застал за беседой с пулеметчиками. Я не стал подходить, присел невдалеке, на бревнах. Беседа вскоре окончилась, и мы по-дружески обнялись с ним, крепко пожали друг другу руки. Обветренное лицо его заметно посуровело, осунулось, но его черные, всегда улыбающиеся глаза остались теми же. Они по-прежнему смотрели бодро и уверенно. Он лишь несколько дней находился в батальоне, но из доклада его я почувствовал, что Колдов уже не считал себя новичком, знал многих людей, состояние и нужды части, попросил побыстрее пополнить батальон политработниками:

— Хорошо бы парткомиссия провела заседание у нас. Только сегодня пятнадцать заявлений подано в партию. Конечно, на привале всех, может, и не сумеют разобрать, но добрую половину рассмотрят. И то хорошо.

Потом Колдов заговорил о людях. Непрерывные ночные бои основательно измотали моряков. Но никакого уныния и безразличия нет. Матросы шутят, острят... Всматриваясь в их уставшие лица, я думал: «Великое дело—наступление! Оно начисто снимает усталость». Стоило мне заговорить о последних событиях на фронтах войны, как моряки притихли, расселись полукругом и стали внимательно слушать. В конце беседы забросали вопросами.

— Вот поясните, — заговорил молоденький матрос. Он был небольшого роста, щуплый, походил на школьника. — Зачем фашистам потребовалось глумиться над памятью Льва Николаевича Толстого? Ведь вот мы читаем, — в руке он держал вконец затертый январский номер газеты «Красная звезда»: — они сожгли амбулаторию при больнице в Ясной Поляне, разграбили комнату-музей, картины выкрали, а зачем им понадобилось сквернить могилу великого писателя? Ума не приложу!

— А что же, сынок, тут непонятного? — спросил пожилой солдат из недавно прибывшего в бригаду пополнения. — Они все у нас уничтожают. Народ готовы весь истребить!

— Да, но зачем могилу?

— Все затем же, сынок. Если бы Лев Толстой был жив — они его бы убили. А поскольку он умер, тогда решили надругаться над его могилой...

— Вот этого я и не понимаю! — вскипел молодой матрос. Его острые глаза загорелись. — Ведь вот они убили моего отца, мать, двух сестренок... Если бы вы знали, как я их ненавижу! А окажись я в Германии, да, к примеру, около могилы Гете. Да разве я позволю сe6e глумиться над его прахом? Я шапку сниму! И если бы кто-либо вблизи от меня позволил только усмехнуться, я бы ему в морду дал!.. Да, да. В морду! Вот так, — и он с мальчишеским задором наотмашь резко махнул правой рукой.

— Ну, ведь это ты, советский человек, комсомолец! Ты в другом котле варился, сынок. А они фашисты. Они нацелились с огнем и мечом пройти нашу страну с запада на восток. Всех непокорных уничтожить, остальных обратить в рабов.

Ну вот, видите, вам разъяснил товарищ. Они за все должны перед нами ответ держать! И вы очень правильно сказали: несмотря на их зверства, мы никогда не будем осквернять память выдающихся сынов немецкого народа!

— А Черчилля-то, вычитал я сегодня в «Правде», вроде подменили. Дубинку сменил на пряник, — сказал другой моряк — В палате общин за здоровье нашей армии затянул. Надолго ли он взял эту ноту, товарищ батальонный комиссар?