Унтер-офицер и другие

Один из солдат, что был пониже ростом, бросил на меня недовольный взгляд и отвернулся. Второй смерил нас тоже не очень ласковым взглядом, но все-таки полез в карман и дал нам по папиросе.

— Ну, что скажешь, Мишенька? — спросил он у великана, который вышел из дома.

«Какое странное имя — Мишенька… Детское какое-то… Интересно, почему такого здоровенного, сильного мужчину называют так ласково — Мишенькой?»

Мишенька показал рукой в угол двора, где находился кирпичный сарай для дров. Спустя минуту нас отвели в сарай и закрыли на замок.

Мы не сразу пришли в себя от случившегося. Козма уселся на большую плашку, стоявшую в углу, и сосредоточенно тянул папиросу до тех пор, пока окурок не стал жечь ему пальцы.

Фекете быстро и нервно расхаживал взад и вперед по сараю, словно пытаясь кого-то догнать.

Бубик, прислонившись к стене, смотрел неподвижным взглядом прямо перед собой в темноту.

Вскоре у двери послышались шаги часового, приставленного к нам.

Фекете остановился и сказал:

— Не расстраивайтесь, вот допросят нас, и тогда все выяснится.

Он сказал это спокойным голосом, но чувствовалось, что он нервничает и сердится, потому что из одного переплета мы попали в другой.

— Оно, конечно, нехорошо получилось, — пробормотал Йошка Козма, словно не обращался к нам, а просто вслух рассуждал с самим собой: — Задержали нас с оружием в руках… Хорошо еще, что мы не тащили за собой пушку на веревке.

Бубик рассмеялся.

— Если бы я знал, что нас посадят именно в этот сарай, то сохранил бы при себе ключ от него, — сказал он хриплым голосом. И тут он ни с того ни с сего подскочил к двери и начал кулаками барабанить в нее.

Часовой прикрикнул на нас, чтобы мы не шумели.

Бубик, словно опомнившись, перестал барабанить и, подойдя к Козме, молча уселся возле него на плашку.

Часов в восемь вечера дверь отворили. Мы сразу же вскочили на ноги.

Часовой по очереди осветил нас фонариком, а Мишенька дал нам буханку хлеба и открытую банку мясных консервов.

При этом он не произнес ни одного слова, а когда пошел вслед за часовым к двери, будто бы случайно уронил на пол пачку папирос.

Дверь снова захлопнулась.

Что нам оставалось делать?

Мы поделили, как могли, в темноте поровну хлеб и консервы. Поели. Будь что будет, когда-нибудь с нами ведь что-то решат сделать?..

— А теперь поделим папиросы, — предложил Бубик, — но курить будем по очереди, так как у меня всего-навсего две спички: придется огонек передавать от одного к другому…

ПОРЯДОК УСТАНАВЛИВАЕТСЯ

13 декабря 1944 года

О чем только не передумает человек в тревожную и бессонную ночь!

Сначала, сам не знаю почему, в памяти всплыли картины далекого детства. Я вспомнил, как лазил по деревьям в поисках птичьих гнезд, как сломя голову носился по зеленому лугу в погоне за бабочками-капустницами, как мы с ребятами сооружали запруды на небольшой речке, как вместе с Йошкой Козмой купали жеребенка.

Потом передо мной возник образ тетушки Жофи, младшей сестры моей матери, которая все свободное время занималась тем, что молилась господу богу и просила у него, чтобы он прибрал ее к себе в один день с ее милым мужем, но пережила его ровно на десять лет.

Затем я вместе с Илуш ходил по лесу и собирал грибы, а когда пришел домой, то пришлось все грибы тщательно перебрать. Оказалось, что среди съедобных грибов попалось и несколько мухоморов. И все это случилось только потому, что я, что бы ни делал, ломал себе голову над тем, как бы мне сказать Илуш о том, что я ее люблю…

Потом я вспомнил завод… Я долгое время не думал о нем. Когда началась война, завод как бы перестал для меня существовать, а теперь, когда наступило мирное время, мне показалось, что он снова заработал. Интересно, сохранились ли мастерские, сборочные цеха, контора с широкими светлыми окнами, тикают ли, как прежде, часы на проходной?

Что стало с Имре Мохарошем, вместе с которым я работал за одним столом? Сопит ли, как и раньше, мастер Виталиш? Раньше он всегда важно сопел носом, когда мы получали какой-нибудь серьезный заказ.

Неужели господин генеральный директор Полнер по-прежнему, как ни в чем не бывало, разъезжает на большом черном автомобиле? И вообще что будет с заводом теперь?

Если поезда уже ходят и я вернусь на завод, не спросят ли у меня, где я был все это время? Бросил работу и, никого не предупредив, исчез неизвестно куда. А вдруг мне скажут: «Очень сожалеем, но теперь мы не можем вас принять»?

После многодневной суматохи и страхов, когда бои шли совсем рядом, наступившая вдруг тишина так подействовала на меня, что я начал все представлять себе ясным и понятным.

Вот мы и спаслись, остались в живых. Больше уже не нужно бояться, так как нет здесь ни гитлеровцев, ни нилашистов… А мы живем! Живем!

Но теперь передо мной встало множество вопросов, на которые мне необходимо ответить. Что было, то прошло. Но навсегда ли оно прошло, нет ли к прошлому возврата? И что будет в ближайшем будущем, кто знает?