Унтер-офицер и другие

Я чувствовал, что чему-то старому пришел конец и что-то новое только начинается. Но что именно, я и сам не знал и тем более не мог выразить это словами.

Да и стоило ли?

Может быть, нас без всяких допросов посадят в поезд и отправят в далекую и холодную Сибирь? А почему бы и нет? Ведь мы же пленные… Фекете, правда, верит в хорошее, но если я его сейчас спрошу о том, что нас ждет завтра, то, возможно, и он упомянет о поезде…

Нет, этого быть не может. Та новая жизнь, которая наступила сейчас, не может начаться с несправедливости…

А если не будет несправедливости, то восторжествует справедливость.

Советские солдаты, которые выбили отсюда гитлеровцев, ничего не знают о нас, точнее говоря, то, что они знают о нас, недостоверно. Они сражаются на земле противника и на нас смотрят сейчас как на противника…

Да и станут ли они разбираться, кто мы такие? Что, у них другого, более важного дела нет, что ли, чем разбираться с четырьмя неизвестными, на которых они натолкнулись в районе военных действий?..

Нам же некуда обратиться: венгерских властей сейчас не существует, нотариуса и того не найдешь. Что делается в сельской управе, я не знаю, в областном управлении до сих пор сидят нацисты и господа, а что творится в Пеште, тем более неизвестно.

В сарае было так холодно, что мы замерзли.

Про себя я решил вот что: если мне и на этот раз повезет и я попаду домой, то всегда вовремя буду приходить к ужину, чтобы маме не приходилось подолгу ждать меня и волноваться.

В половине девятого Мишенька открыл дверь.

— Мадьяры, давай-давай! — сказал он.

На сей раз его голос не был чересчур мрачным. Мне даже показалось, что Мишенька чуть заметно улыбнулся. Автомата у него не было, и он не очень внимательно смотрел на нас, а спокойно разговаривал о чем-то с часовым. Часовые, стоявшие у ворот, смотрели на нас скорее с любопытством, чем со злостью.

Перед сельской управой оказалось много венгров. Курят, разговаривают, чешут затылки. С деревьев на землю сыплется иней, над садом кружатся вороны. Люди говорят, что вороны — хитрые птицы: издалека чуют запах пороха. Тогда почему же они не улетают отсюда? Потому что здесь много оружия: винтовки, автоматы, пушки, которыми смело можно запрудить Дунай? Или, быть может, с тех пор как началась эта война, вороны перестали реагировать на запахи?

Андраш Келемен распоряжается вовсю: назначает людей в поездки на повозках, кого-то он назначил в Кешерюкут: нужно же как-то помогать Советской Армии…

Видимо, старик стал здесь важной персоной. Оно и не удивительно: он неплохо разговаривает по-русски. Языку он научился в плену, еще во время первой мировой войны.

Надь Балог задумчиво пощипывал свои усы.

— Интересно, отпустят ли они нас обратно? — спросил он. — Время сейчас такое, что, если человек куда едет, то не знает точно, вернется ли он оттуда.

— Почему бы и нет?! — набросился на него Келемен. — Почему? С вами поедет один офицер, русский лейтенант… Это же русские, красные! Не то что нацисты! Я у них четыре года провел в плену, два года с оружием в руках вместе с ними, плечом к плечу, сражался против белых… Уж кто-кто, а я-то их хорошо знаю!

— Ну ладно, — буркнул Надь Балог, — ладно!

Как только старый Келемен заметил нас, глаза его радостно заблестели.

— О, вы уже здесь! — воскликнул он. — А то мы уже начали думать, что с вами что-то случилось. Не бойтесь, освободят вас… Доброе утро, господин учитель! — Старик громко засмеялся. — Фери, Йошка, Яни! Как хорошо, что вы живы! — С этими словами он бросился пожимать всем нам руки и хлопать нас по плечу. — Этот недотепа Вадоцкий только утром сказал мне, что в темноте он не ходит по улице… Яни, отец твой тоже здесь. Сегодня утром мы с ним вместе бегали к русскому майору.

«К майору? Что им там понадобилось?» — подумал я.

— Хороший человек этот майор, — продолжал Келемен, — очень добрый и тактичный… вот сами увидите…

Он тут же повернулся к Мишеньке и начал что-то объяснять ему.

Великан заулыбался во весь рот, а затем подошел к нам и дружески похлопал каждого из нас по спине.

«Ну и силища же у него! — мелькнуло у меня в голове. — Если он так по-доброму хлопает, то как же он бьет, когда бывает зол?»

— Ну пошли, ребята! — Старик первым направился в здание управы.

— Сейчас мы увидим этого русского майора, — шепнул мне Фекете.

Келемен заговорил с советскими солдатами. Чувствовал он себя здесь как дома, многих русских даже знал по именам.

«Ну что ж, в этом нет ничего плохого, — решили мы про себя. — Совсем неплохо, если наш человек будет среди них».

В соседней комнате кто-то громко разговаривал по телефону. Мимо нас по коридору пробежал посыльный с бумагами в руке.

Старый Келемен постучался в дверь столовой управляющего.

Я невольно вспомнил страшную картину, которую видел в последний раз через окно: нилашисты избивают ремнем подвешенного за ноги Пишту Тота.

Где-то он теперь? Жив ли?

Открыв дверь, Келемен пропустил нас вперед. Первым, кого мы увидели, был старый Бубик, который бросился обнимать сына, расцеловал его в обе щеки, а затем и всех нас по очереди поколол немного своими усами.