Унтер-офицер и другие

Погреб у Бубиков был отрыт на опушке вырубки, среди двухлетнего виноградника, до леса рукой подать. А лес, густой и большой, протянулся километров на шесть до самого Модороша. В таком лесу кто хочет может спрятаться.

Фекете молчал. Он понимал, что иного выхода у нас, собственно говоря, нет. Мы трое никак не могли предстать перед теми, кто бил Пишту Тота ремнями, теми, кто опозорил наше село, теми, кого мы не считали венграми и даже людьми.

Учитель встал. Глаза его горели.

— Ну что же, ребята, — начал он. — Мы не должны разлучаться друг с другом. В село нам возвращаться нельзя… Но нам обязательно надо сходить за оружием.

Бубик даже не знал, что у нас есть припрятанное оружие. Услышав об этом, он просветлел лицом. Четыре винтовки и пистолет! Да с таким вооружением можно многое сделать!

Мы не спеша спустились в долину. По дороге Бубик тихо рассказывал нам о том, как осенью девятнадцатого года старший брат его отца Ференц Бубик с одной-единственной винтовкой системы «Манлихер» двое суток продержался в своем укрытии, которое осаждали шестеро вооруженных жандармов. До самого смертного часа он остался преданным красноармейцем.

Эту историю о схватке Ференца Бубика с жандармами хорошо знали все в селе, однако, несмотря на это, нам было особенно приятно услышать ее сейчас.

Когда мы подошли к старому ореху, что рос недалеко от дома Коты, Яни ткнул рукой в темноту и тихо сказал:

— Вот на этом месте они его и расстреляли.

Мы тихонько спустились вниз. Пройдя несколько шагов, Бубик продолжал:

— Ференц был один, а нас трое. Если нужно будет, мы способны на большее…

Он был абсолютно прав, так как мы действительно были способны на большее.

В пятнадцати — двадцати шагах от крайнего дома рос одинокий тополь.

— Знаете что? — вдруг осенило меня. — Обратно давайте пойдем не сразу в погреб, а сделаем небольшой крюк к дому Келлера.

Бубик радостно потер руки:

— Вот это идея! Давно пора рассчитаться с этой крысой!

Фекете в знак согласия кивнул:

— Но только без оружия, мы его и голыми руками проучим.

Голыми так голыми, мы не возражали.

Я осторожно обошел вокруг собственного дома. А вдруг они уже у нас побывали?

Зайти в дом я не решался. Что я скажу маме? Как объясню ей, что мне нужно уйти из дому? Она покачает головой и тихо спросит: «Нужно? А зачем это нужно? Как же так? Хочешь оставить меня одну?..»

Что я ей на это отвечу?

Но домой я должен зайти.

Мать долго возится с ключом, открывая мне дверь.

— Где ты так долго пропадал? Я уже думала… Боже, не случилось ли с тобой какой беды? В такое время бродить неизвестно где… Тут поневоле бог знает что в голову лезет…

Она целует меня, но тут же прижимает палец к губам, делая мне знак, чтобы я не шумел: в комнате спят дети. Я с удивлением сморю на маму.

— Это Шандор и его жена, — всхлипывая, шепчет она, — привели к нам своих детишек.

В кухне сидел мой брат Шандор вместе с женой. Перед ними на полу различные узлы, корзины с каким-то барахлом.

— Вы? Что случилось?

Шандор мрачно улыбнулся и протянул мне руку:

— Вот мы и дома, братишка. Гитлеровцы захватили Модорош и нас всех выбросили на улицу. А когда мы вышли, подожгли дом…

Он скрипнул зубами. Жена его, опустив голову на стол, тихо заплакала.

Откровенно говоря, я недолюбливал жену брата, считая ее жадной и корыстолюбивой. Мы дома никогда не вели большого хозяйства. Отец мой был кузнецом, а уж какое у кузнеца хозяйство! Кроме поросенка да нескольких кур, у нас и живности никакой не было. Яйца, которые несли наши несколько кур, всегда лежали в небольшой корзинке, но мы никогда не знали, сколько именно их там лежит.

Зато жена брата, Рожи, всегда с точностью могла сказать, сколько яиц лежит у нее в корзине, хотя кур в ее хозяйстве было очень много.

Ходить в гости Рожи не любила и сама неохотно принимала у себя гостей. Такой уж она была. Женившись на ней, брат получил в приданое четыре хольда земли и домишко.

Сейчас я особенно посочувствовал ему: уж очень жалкий был у него вид.

А теперь ни дома, ни хозяйства у них не осталось. Что успели захватить с собой в узлах — вот и все имущество: кое-что из одежонки, обувка, немного постельного белья да продуктов. А ведь у них двое детей.

Я заглянул в комнату. На моей кровати спали дети, освещенные слабым светом прикрученной керосиновой лампы. Рожицы у обоих грязные, заплаканные. Прижались, бедняжки, друг к другу да так и уснули.

Шандор отсутствующим взглядом смотрел прямо перед собой в пустоту, и в глазах его отражался свет лампы.

Я как можно короче объяснил, что с нами случилось и почему я вынужден немедленно уйти из дому.

Мама схватилась за сердце и со слезами на глазах простонала:

— Фери!

Услышав этот стон и увидев на ее глазах слезы, я сам едва сдержался, чтобы не упасть на стол и, уткнувшись в доску, не заплакать горько и безутешно. Но этого я не мог себе позволить.